Шрифт:
– Мама-а-а-а! А-а!
4
Когда-то человека назвали Тихоном. Жил себе Тихон, жил. Чуть пообтрепался. Разочаровался. Плюнул на все. Ушел в лес.
Мониторить численность глухарей тоже кому-то надо. А они красивые, глухари. И журавли на болотах, и совы, сидящие по дуплам, и простые сороки, и пугливые зеленушки. Он бродил по чащобам, ночевал в палатках и мок под дождем.
А вдруг нашел то, на что и не надеялся. И казалось – то ли мир перевернулся, то ли с глаз сняли защитные фильтры, то ли он просто тронулся умом.
С собой в новый дом взял только личное – зубную щетку, одежду и ноутбук. Взволнованно огляделся.
– Ну как тебе?
– Очень хорошо, знаешь… тепло так.
– Ну и славно. Располагайся. Я скоро приду.
Он уселся в кресло и начал привыкать, пропитываться домом. Хорошее место.
И тут теплую тишину взорвал безумный крик.
Первым вбежал рыжий мальчик с круглым лицом и вытаращенными глазами.
– А! Там! Это! Вы кто? Помогите, а!
Второго узнал сразу – такие же прямые черные волосы, такие же длинные ноги и руки, не перепутать. Мальчик, задыхаясь и подвывая, повалился на ковер.
– Что с ним?
– Змея укусила, вот!
– Змея?!
Тихон похолодел, застыл на секунду и кинулся на пол к мальчику.
– Где?
– Да палец, палец!
– А-а-а! Умираю, я умираю! Мама-а-а!
Опасно укусить могла только гадюка, Тихон это знал. И знал, как выглядит ее укус.
– Какая змея? Как выглядела?
– Не знаю! Там! – по веснушкам лились слезы.
– Серая? Черная?
– Нет. Красная такая… с коричневым. Их там две было.
– Красная… – Тихон туго соображал. – Принеси аптечку из машины. Быстро! Там открыто.
5
На оранжевом небе висело красное Солнце. Оно медленно уходило под землю, и можно было тысячу раз слышать про то, что Солнце – огромный шар, а Земля – маленькая планета, а все равно верить как в детстве: красное Солнце проваливается в черную землю. Ложится спать.
Веки тяжелели, тоже тянулись к земле. Лоб пылал. В животе до сих пор тихо и ритмично подергивались отзвуки долгой истерики.
Справа сидела мама. Она обнимала за плечи, дула на горячую голову. Уйди, уйди, уйди, не надо, и без тебя тошно. Не жалей… уйди, уйди, уйди. Но он молчал.
Слева сидел тот, кто накормил его супрастином и промыл ранку.
И ведь о дурацком укусе говорили, о чем же еще!
– …медянки, это медянки…
– …не ядовитые, нет…
– …так странно… напугался…
– …медянки… медянки…
Лучше бы умереть. Тогда бы они поняли. Что поняли? Он закрыл глаза и сразу увидел красную змейку – треугольная голова, узкие глазки, высунутый дрожащий язык. Медянки, это медянки!
– Мама!
– Тшш… Пошли-ка спать.
Взгляд, брошенный на медно-красный круг. Ярость. Усталость от ярости. Усталость от всего и сама по себе. Ну и пусть говорят. Ну и пусть это Солнце уйдет навсегда. И пусть! Тяжелые веки наливались тьмой и становились прохладными. И он падал куда-то, а там были змейки, много змеек, и все тянули к нему треугольные головки. Медянки были все из меди, как роботы, они пришли его убить. А еще был друг, и он смеялся. А еще был этот…
Он вздрагивал и во сне сжимал мамину руку. А мама никуда не уходила. Она прилегла рядом и что-то бормотала.
В окно смотрели равнодушные холодные звезды. Тихон курил во дворе. Змейки уснули под камнем. Лягушки зарылись в ил. Темно-синие деревья шелестели над крышей, и были они до неба.
6
Он сложил в рюкзак нож, две петарды и спички. Подумал и положил куски пластмассы от старых игрушек – такая пластмасса воняет, когда горит. В банку из-под драже насыпал удобрения для маминых орхидей – все-таки яды. Долго рылся в сарае, пока не нашел дедовы рукавицы.
– Ты куда? – спросила мама.
– Гулять.
– Я же блины напекла!
– Потом поем. Я скоро.
А по дороге все думал, какое у нее было лицо. Наверное, злое. Она же пекла, старалась. Пусть теперь сами жрут свои дебильные блины!
Утро выдалось теплым, душистым, наполненным цветами и светом, переливающимся, дымчатым, медвяным. Утоптанная тропа гулко вторила шагам.
Медянки, медянки! – острое, как змеиный язычок, металлическое слово отбивало каждый шаг, пахло кровью при вдохе. Вы у меня узнаете!
Шелковистые камни пеклись на нагретом песке. На них подрагивала тень листьев.
Он долго ждал. Медянки-то, конечно, сразу сообразили, что к чему, головы из норок не высовывали. Мальчик потыкал ножом под камнем. Вытащил порошок и насыпал вокруг. Пригляделся. Вытащил петарды, засунул в норки. Чиркнул спичкой. Горячая сера отлетела, воткнулась прямо под ноготь. Ой. Снова чиркнул. Поднес к скрученным ниткам. Благоразумно отошел в сторонку. Взорвалось не сильно, сплошное разочарование. Ну, может, хоть задохнутся. И сдохнут.