Поездка на мосту через залив, даже на поезде (который движется на более низком и менее живописном уровне, чем автомобили), в первый раз выглядит прекрасной и захватывающей. Но завсегдатаи никогда не выглядывают в окно, разве что пытаясь что-то вычислить по кораблям, стоящим в этот момент в порту. Марк Маллоу не различал великолепия залива, поскольку выбирал последнего Сименона, чтобы насладиться им в пути. (Маллоу дейстительно нравилось читать хорошие детективы; он просто не любил писать о ком-то кроме дураков.)

Он перечитал первую страницу трижды, прежде чем понял, что усилия тщетны. Что-то побудило его положить Сименона в портфель и достать другой том, тот, в обложке со странными фигурами. Его рука двигалась словно бы сама собой, и в то же время его мускулы сообщили тот поразительный факт, что давление бизнесмена исчезло. Собственно говоря, он как будто отступил.

Открыв книгу, Маллоу улыбнулся. Претенциозная нелепость титульного листа привела его в восторг, а текст более чем соответствовал этому. (Бизнесмен не походил на тех, кто уступят место леди.) “Должно быть, неизбежным образом, — размышлял Маллоу, — у тех, кто стремится выразить невыразимое, должен отсутствовать талант к выражению.” (Дама тоже не походила на тех, что отказываются от сидячего места.) Конечно, стоит выделить в колонке небольшой абзац. Весело, если бы только не эти треклятые чернила... (Место оставалось пустым в переполненном вагоне до конца поездки. Маллоу не замечал этого; ему казалось, что там кто-то был.)

Преподобный всё ещё был слегка встревожен. Нелепо беспокоиться из-за такой мелочи, как мелкая химическая странность. Разве не сам он подготовил на будущее воскресенье проповедь, осуждающую современных материалистов, сводящих всё к серии химических реакций?

Но всегда был источник мира и утешения. Преподобный взял Библию, намереваясь обратиться к псалмам — пожалуй, к девяносто первому. Но в изумлении уронил Книгу.

Это произошло так быстро, что с трудом верилось.

Пятно на его большом пальце было чёрным. Коснувшись Библии, оно мгновенно стало кроваво-красным, в точности как пятно на руке Марка Маллоу. Затем последовало недолгое шипение и мгновение сильного жара.

Теперь на его большом пальце вообще не было пятна.

В кабинете доктора Холстеда было пусто. Преподобный поспешно снял трубку и набрал номер “Таймс”. Сказав “Книжный отдел”, он спустя мгновение настойчиво потребовал:

— Мисс Венц? Можете дать мне домашний адрес Маллоу?

Марк Маллоу ел хорошо, как всегда, когда ему доводилось готовить самому. Ужин был простой: две камбалы, отварной рис (с щепоткой шафрана) и салат из зелени с овощами; но его невозможно было удовлетворительно воспроизвести даже в Сан-Франциско, городе ресторанов.

Пол-бутылки приличного шабли за ужином и бренди после ужина (оба из калифорнийских виноградников, но отнюдь не презренные) умалили усталость Маллоу, и он с неким извращённым удовольствием мысленно оценил изысканность этой фразы. Теперь проницательность Сименона приятно усилила бы его жар.

Он устроился перед камином. На холмах Беркли было тихо. Нет, “тихо” — слишком мягкое слово. Было тишайше — нет, надо ещё точнее — было утихомиренно. Всё стихло и мягко застыло в тишине.

В мире исчезло всё, кроме огня, урчащего пищеварительного тракта и книги в его руке... Книга называлась “Кровь есть смерть”, и огонь поблескивал на его покрасневшей руке.

Марк Маллоу мысленно выругался, но, столь сытому, ему лень было вставать. Он открыл книгу и прочёл немного. Глаза его полузакрылись; высокопарная тарабарщина — одно из лучших снотворных. Но тут глаза резко распахнулись, и он вскочил, приветствуя нежданного гостя.

Комната была пуста.

Он вновь выругался, но нерешительно. Обратившись к исключительно удовлетворительным процессам пищеварения, он заметил, что они достигли точки, требующей некоторого внимания. Он встал, отнёс “Кровь” к книжной полке с текущим обзором, поставил её туда, достал Сименона и положил его на подлокотник. Затем он направился в ванную, без всякой причины оглянувшись через плечо, когда выходил из комнаты.

У Преподобного были толстые ноги. Они потребовались ему, пока он взбирался на холм за последней автобусной остановкой.

“Что должно говорить? — вопрошал себя Преподобный. — Что должно делать?” Он не мог ответить на эти вопросы. Он знал лишь, что столкнулся с ситуацией, когда долг его — действовать.

Он припомнил, что в Римской церкви один из низших чинов священства был известен как “экзорцист”. Он задался вопросом, обучали ли римское духовенство подобным задачам, или это название было лишь архаичным пережитком? Он со стыдом позволил своим пальцам залезть в карман и коснуться приютившейся там бутылочки — крошечной бутылочки, которую он наполнил святой водой, проходя мимо Римской церкви.

Впереди, должно быть, огни дома Марка Маллоу. Из окна падал свет, похожий на лампу в сочетании с камином. Освещённое окно было мирным и добрым предзнаменованием.

Затем возникла краснота — огромная краснота, заполнившая комнату, окно и оба глаза Преподобного.

Вернувшись из ванной, Марк Маллоу едва ли не поколебался, входить ли в комнату. Он ощутил абсурдный импульс уйти, запереть дверь и лечь спать. Улыбнувшись сам себе (редкий феномен), он решительно проследовал к креслу. Он уселся, достал Сименона... и краска окрасила его пальцы в красный. Он в ярости вскочил и швырнул безумный том в огонь.