– Спасибо, Джон, – сказала я, пока он держал меня.

– Знаешь, я очень сильно тебя люблю, – прошептал он взволнованно, – очень сильно…

И тогда я смогла это сказать. Прижавшись к сердцу человека, который ждал меня каждый божий день, я наконец нашла в себе силы ответить:

– Я тоже.

Так мы и сидели сколько-то времени. Положив голову ему на плечо, впервые за долгое время я снова ощутила обволакивающее родительское тепло.

– Джон, я должна тебе кое в чем признаться.

Его дыхание коснулось моего лба, и он спросил:

– Речь о Мейсоне, да?

Я кивнула.

– Мы… не очень хорошо ладим.

Сказать, что мы с Мейсоном «не ладим», все равно что ничего не сказать. Конечно, это было сильным преуменьшением, но Джон обожал сына, поэтому я не осмелилась нарисовать в красках правдивую картину наших взаимоотношений.

– Да, – пробормотал он, – я догадываюсь.

Я оторвалась от его плеча, чтобы посмотреть на него, и Джон вздохнул.

– Мейсон встретил тебя не так, как мне хотелось, несмотря на то что он знает про твою беду… Просто он пока не может справиться с собственными переживаниями. Не уверен даже, справится ли он с ними вообще когда-нибудь…

Джон задумался, словно подыскивал нужные слова, и я почувствовала, что он собирается дать ответы на мои незаданные вопросы. Я не осмеливалась спрашивать об их личной жизни еще и потому, что уважала слова Джона так же, как и его молчание. Вот и сейчас я молча ждала, когда он приоткроет маленькое окошко в свою прошлую жизнь.

– Мать Мейсона, она очень необычный человек. Как и твоя мама, Эвелин училась в Беркли. Там мы с ней и познакомились. Красивая девушка, умная, решительная… и очень амбициозная. Она мечтала сделать головокружительную карьеру, и поверь, для этого у нее было все. Она была блестящей в буквальном смысле. Эдакая сверкающая акула в океане возможностей.

Я слушала Джона молча, не подгоняя и не выспрашивая подробности.

– Когда родился Мейсон, Эвелин уже довольно успешно работала менеджером в известной автомобильной компании. В семейной жизни все было нормально, карьера шла в гору. Однако, будучи человеком проницательным и прозорливым, она все-таки упустила из виду одну деталь: не учла, что ее сын, в отличие от основного продукта ее компании, не машина. – Джон сделал паузу, затем продолжил: – Мейсон не всегда отличался отменным здоровьем. В три года он был хрупким и нежным ребенком, часто болел. Врачи говорили, что в этом возрасте у многих детей слабое здоровье, поэтому волноваться не стоит, при родительской заботе он вырастет сильным и здоровым. Мейсон не был трудным ребенком… Милый, ласковый и веселый. Как любой ребенок, он нуждался в терпеливом отношении, в заботе и любви. Он просто-напросто нуждался в матери, которая подолгу пропадала на работе.

Погрустневший Джон закрыл глаза.

– Когда Мейсону было четыре года, он заболел тяжелой бактериальной инфекцией легких. Когда все только началось, Эвелин сказала, что ничего страшного, учитывая, как легко он простужается, это определенно обычный кашель, который скоро пройдет. Я решил ей поверить, убежденный, что она лучше чувствует своего сына, и не стал звать врача. Когда температура повысилась, Эвелин стала убеждать меня в том, что она спадет, надо только подождать. Дело было в том, что первая госпитализация требовала присутствия обоих родителей, а времени на то, чтобы сидеть в палате с сыном, у нее не было. Помню, через несколько дней я отвез Мейсона в отделение неотложной помощи, потому что ему было трудно дышать. Он пролежал в больнице больше недели, а Эвелин пришлось пропустить важную командировку в Японию. Она рвала и метала, – прошептал Джон. – Кричала на врачей, обвиняла меня в том, что я ей ставлю палки в колеса, не поддерживаю ее и не понимаю, что она становится важным человеком и компания на нее рассчитывает. Впереди у нее безупречная карьера, а Мейсон мешает ей совершить восхождение к успеху. – Джон покачал головой. Его грустные глаза смотрели куда-то в пространство. – Я до сих пор помню, как она ушла. Мейсон схватил ее за юбку и молча плакал. Такой маленький, он пытался удержать маму, как будто его крошечные ручки действительно могли заставить ее остаться с нами. Он умолял не уходить, но она даже не оглянулась.

Я долго смотрела на него, не в силах ничего сказать. Джон впервые рассказал мне о своей бывшей жене. Мне было интересно, почему ее нет, где она живет, какое-то время я даже думала, что их разлучила судьба, жестокая, как смерть, но не угадала.

Как могла эта женщина уйти из семьи? И как вообще можно бросить такого хорошего человека, как Джон?

Недоумевая, я медленно взяла Джона за руку.

– С тех пор я отдавал Мейсону всю мою любовь, все, что у меня было. Я всячески старался отвлечь его, когда он тосковал по матери, успокаивал его, говоря, что нас двоих достаточно. А он… он прильнул ко мне всем своим существом. Можно сказать, мы выросли вместе. Мы всегда были друг для друга семьей.

Выходит, я ничегошеньки не знала о Мейсоне. Я считала его избалованным ребенком, который пренебрежительно относится к родителям. Видела в нем классического высокомерного красавчика, привыкшего купаться во внимании всех и вся.

Но это не так. Мейсон был очень привязан к Джону. А второй родной человек, мама, любви которой он жаждал, отказался от него. От нее он не получил ничего, кроме равнодушия.

– Мейсон тебя очень любит, – прошептала я Джону. – Это видно по тому, как он на тебя смотрит.

Джон мягко улыбнулся.

– Я знаю. Кстати, насчет взгляда! Когда Мейсону было тринадцать, я сказал ему, что встречаюсь с другой женщиной. Видела бы ты, как он на меня посмотрел, как будто я ему нож в спину засадил. Смешной! Теперь, когда он вырос, я знаю, что он хотел бы видеть меня счастливым, но знаю и то, что уход Эвелин его травмировал – такое трудно забыть. Он до сих пор ее не простил. Даже слышать о ней не хочет, сразу бесится. Он ее ненавидит, но больше всего его злит то, что он очень на нее похож – характером, внешностью… Получается, он сам себе напоминает о ней по сто раз на дню.