Но это только на первый взгляд. Не стоит забывать, что в 1915 году, когда Россия умоляла о помощи, Западный (Французский) фронт оставался в пассивном положении. Майская и июньская операции под Артуа были настолько локальными, что немцы парировали удары простой переброской подкреплений с соседних участков фронта, а осеннее наступление в Шампани запоздало, так как германское наступление на Восточном фронте к тому времени совершенно выдыхалось. В любом случае, противник не перебросил ни одной дивизии с востока на запад.

Но дело даже не столько в этом. Если русские наступления 1914 года во имя спасения Франции отличались жертвенностью (чрезвычайная рискованность самого замысла Восточно-Прусской операции), а второй и третий эшелоны бросались вперед даже после разгрома первого эшелона вторжения под Танненбергом, то наступления союзников 1915 года носили разумный и целесообразный характер, вне зависимости от бедственного положения русских.

В конечном счете противник не просто ослабил свое правое крыло при движении на Париж в августе 1914 года. Львиная доля резервов весь 1914 год направлялась в 8-ю и 9-ю армии на востоке, ограничив Западный фронт тактическими боями за улучшение конфигурации фронта. А во второй половине ноября Французский фронт вообще замер в вялой позиционной борьбе, тогда как русские всю зиму продолжали бои в Восточной Пруссии и Карпатах.

В то же время англичане, которым по мысли «Записки» Земгора нужно было дать возможность «собрать все свои силы», старались ранее всего прочего решать свои собственные насущные геополитические задачи. Немало сил отвлекала борьба за колонии, в любом случае заведомо обреченные на франко-британскую оккупацию.

Союзники не преминули провести в 1915 году операцию по попытке захвата Дарданелл, прикрывая свое стремление получить к концу войны владение выходами из Черного моря в собственные руки прорывом блокады России (не так уж много техники предоставили нам союзники в 1915 году, чтобы делать столь громкие декларации).

Поэтому позиция Земгора отражала не столько сугубо патриотические, сколько общеполитические задачи и методы ведения войны. А также свои собственные надежды на передачу части властных функций от царского правительства в руки буржуазии.

К сожалению, схожая точка зрения в конечном счете возобладала и в Ставке, при разработке планов кампании 1916 года. Приоритетной целью по-прежнему провозглашалось поражение Германии (как будто бы было мало уроков 1914-1915 гг.) вместо ударов по более слабому противнику – Австро-Венгрии. На будущее откладывалась и Босфорская операция, хотя именно Черноморские проливы могут быть названы единственно значимой целью войны для России в отношении территориальных приобретений. Военная слабость России, выявившаяся в ходе поражений 1915 года, уже не позволяла русской стороне разговаривать с союзниками на равных: тот факт, что союзники сделали все, чтобы такая ситуация стала реальностью, англо-французами замалчивался.

Как раз с весны 1916 года сместились и акценты оппозиционной пропаганды: если ранее утверждалось, что власть якобы не может вести войну без помощи общественности, то теперь заговорили о подготовке царским режимом сепаратного мира и предательстве дела Антанты. Уже после революции, в эмиграции, многие бывшие либералы признавались, что их обвинения были голословными и ни на чем не основанными. Только немногие, такие как П. Н. Милюков, продолжали прежнюю заведомо клеветническую болтовню. Милюков не учитывал, что история все равно все расставит на свои места. Просто он и ему подобные были из тех политиканов, что готовы во имя собственных бредовых проектов сжечь весь мир, а потом прыгать на пепелище и кричать, что «я все равно был прав!».

В 1929 году советский исследователь В. П. Семенников показал, что заключение сепаратного мира было крайне невыгодно царскому режиму. Да и с чего его было заключать? Ведь Российская империя не находилась на грани военного краха. Напротив, к кампании 1917 года были подготовлены большие запасы вооружения и боеприпасов, войска и полководцы показали, что умеют побеждать (Брусиловский прорыв), военная экономика только-только набирала обороты. Конечно, были и слабые места, из которых первостепенной проблемой являлись железные дороги. Однако уж еще на один год войны их, безусловно, хватило бы.

В. П. Семенников справедливо отметил, что сепаратный мир еще быстрее и вернее вызвал бы революцию, так как в этом случае армия и ее вожди сразу перешли бы в стан оппозиции. Во-вторых, сепаратный мир с Центральным блоком означал отказ от всех территориальных приобретений, которые Россия должна была бы получить по секретным договоренностям с Антантой. Клеветническая демагогия о сепаратном мире, якобы возможном при Николае II, была необходима оппозиционным кругам, чтобы отшатнуть вооруженные силы в лице ее командиров от сюзерена и Верховного Главнокомандующего и переманить их на свою сторону.

Летом 1916 года основным средством политической борьбы со стороны оппозиции становится дискредитация правительства и императорской фамилии. А именно дискредитация путем голословных обвинений в подготовке сепаратного мира. Действительно, даже «предательская неготовность страны к войне» осталась в прошлом. Император «откупился» генералом Сухомлиновым, и кампанию 1916 года русская Действующая армия начала с ослепительной победы Брусиловского прорыва.

Из рук буржуазии уплывали последние козыри: власть уверенно вела страну к победе. Победе – без либералов. Теперь следовало менять тактику борьбы, оставляя побоку интересы государства и отечества.