– Ура!

– С днё-ом!

А Олег, перекрикнув всех, завопил:

– С Но-вым го-дом!

Общий смех перекрыл даже грохот фейерверков. Лола не могла усидеть на месте, восторгом ее сорвало с бревна, и она скакала по песку, как безумная, подпрыгивая к небу, как будто желая коснуться летящих ей навстречу звезд.

– Ребята, ребята! – кричала она, а больше ничего не могла сказать, кроме этого одного слова. – Ребята, ребята!

Потом был еще один залп, и еще крики, и еще. А потом все погасло. Как-то резко стало темно, совсем. Лола замерла, остановилась в полной темноте, сначала удивленная, а через секунду – испуганная. Все, кто был рядом – Сашка, Олег, Олеська, Влад – исчезли, как будто их не было. И озера не было, и сосен, и камышей, и лодок, и бревна, и… Она одна посреди тьмы. Лолу охватил страх – как ее радость была громкой, так страх оказался немым – она стояла молча, не двигаясь, реальность как будто исчезла для нее, ничего не было в мире, кроме ее собственного дыхания и стука сердца.

Кто-то легонько коснулся ее руки.

– Лола?

Это был Сашка. Она узнала его по голосу. Она кивнула, не понимая, что он не видит этого, потом сказала что-то невнятное вроде «А?», и тут же рядом вспыхнул фонарик – к ним подошел Олег.

– Вот ты где! Далековато ушла, пошли!

Сашка взял ее за руку, и они двинулись в сторону бревна, там ребята разжигали костер, а когда он наконец разгорелся, сели возле него. Сашка обнимал Лолу, она положила голову на его плечо. Она чувствовала, что ему поначалу было неловко и тяжело, потому что у нее тяжелая сумасшедшая голова, но потом ему даже понравилось. Он коснулся щекой ее волос, и она ощутила рядом со своим лицом его дыхание. Больше ей не было страшно.

– Кто хочет в дом, давайте за мной! – скомандовал Олег, и кто-то пошел вслед за ним, Лола не следила, кто – потому что они в тот момент целовались с Сашкой.

Из черного, в ярко-красные розы, платья не так просто выпутаться, проще задрать его почти до подбородка. Зато стрижка короткая удобна – из длинных волос потом пришлось бы вычесывать песок. Но особенно мешали чертовы вездесущие шишки, исколовшие Лоле всю спину. Да и бревно – там был сучок, о который Сашка поцарапался. Но больше всего мешало то, что у обоих это был первый раз – и что они так мало знали друг друга. За эти одиннадцать лет в одном классе они едва ли говорили по душам хотя бы один раз, но вот так вышло, что Лола Шарапова и Сашка Трошкин лишились невинности на берегу озера под звездным небом, таким красивым, что ни один фейерверк не сравнится.

Как мы не видели эти звезды?

Они же тут были, и раньше были…

А мы думали, что вокруг тьма,

А они уже тогда были здесь, над нами…

Утром приехал па, и Лола отправилась домой. Олеська, конечно же, по своей подлой натуре что-то пронюхала и смотрела на Лолу с явным осуждением. Сама Лола только улыбалась, говорила отцу, что все прошло отлично, и смотрела куда-то вдаль огромными темными глазами, в которых как будто сохранился след ослепительных вспышек.

Ее мало волновало, что Скворцова презрительно кривит губы, что пустит слух среди всех общих знакомых… И точно, потом многие говорили, что Лолка в день рождения Сашки напилась в хлам, плясала на пляже совершенно голая, а потом пошла по рукам. О ней говорили многие и многое – ее образ жизни давал людям поводы для пересудов, – но она едва ли замечала это.

В ту ночь она поняла, что людей – всех их – по сути как будто не существует. Есть только огромная тьма, которая однажды вновь обступит ее, и единственное, о чем она, Лола Шарапова, мечтала – так это о том, чтоб в этой тьме ее руки легонько коснулась чужая рука, неважно чья – Сашки Трошкина, Полины, папы, мамы или ба – просто чья-то рука, которая поведет ее в другой мир, где она никогда не будет одна. Лола изменилась до неузнаваемости, став яркой, сексуальной, безбашенной женщиной, Сашка Трошкин погиб тем самым летом – разбился на мопеде – летом окончания школы, летом исчезновения Полины, летом звезд и фейерверков, летом, когда жизнь танцевала пьяная и нагая и творила такое, чего никто от нее не ожидал.

Это только в книжках бабушка – старушка в платочке, которая угощает внуков пирожками или конфетами. Бабушка Сергея Маргарита Ивановна платочков не носила и по направлению пирожков и конфет никакой деятельности не вела. Высокая, с прямой спиной, худая; темные (но чем ближе воспоминания к нулевой отметке дня сегодняшнего, тем они белее) волосы уложены в улитку на затылке – волосок к волоску. Бабушка носила темно-синий шерстяной сарафан и белоснежную блузку с красивыми складками на высокой груди. Пальцы Маргариты Ивановны были унизаны кольцами с камнями, и говорила она как будто лязгала ножницами:

– Как окончил четверть, Сережа?

Он отвечал:

– С тремя тройками… (Ну или по-другому, количество троек варьировалось.)

Маргарита Ивановна спрашивала:

– А мог бы лучше?

Сергей неизменно говорил:

– Ну… мог бы.

– Тогда – в следующей четверти пообещай нам получить меньше троек!

– Обещаю!

– Молодец! Но помни: главное – оставаться хорошим человеком!

Бабушка Маргарита Ивановна отчеканивала эти слова и всем своим видом показывала, что разговор окончен и он, Сергей, ее больше не волнует.

Дедушка Леонтий Палыч был ниже бабушки, незаметнее и тише, немного сутулился, носил большие очки с толстыми стеклами, одевался всегда в добротный серый костюм и рубашки – нежно-голубую, бледно-розовую или белую в тонкую розовую полоску. У него были абсолютно седые, но очень густые волосы, торчавшие в разные стороны, и такая же борода. В кармане рубашки дедушка носил складной ножик. Придя в гости, Леонтий Палыч всегда доставал его – и Сергей тут же приносил ему стакан, в котором стояли карандаши. Дедушка обожал точить карандаши. Он срезал с них тоненькие-тоненькие полоски дерева, тщательно затачивал грифель, чтобы карандаш был острым, как игла. Однажды обнаружилось, что ножика нет, и тогда дедушка Леонтий Палыч наточил карандаши лезвием для бритвы. Получилось не хуже.