Николай от общения с мистером Тумми уже немного устал, и ответил, что он пока на службе, что ему нужно доложить о событиях по спасению военнопленных своему, гражданскому начальнику, и напомнил, что адмирал дал ему, мистеру Тумми, конкретный приказ, который следует выполнять.

— Да вы посмотрите на себя в зеркало, — сказал он, и, действительно, брюки американца до колен были мокрыми, не говоря уже об обуви, из которой, прежде всего, надо было вылить воду. — Как можно в таком виде в бар? Или у вас так принято?

— Нет, нет, не принято, — ответил американец. — Это я одичал в плену. Да, я согласен с вами, что нужно сушиться и отогреваться, а то мои ноги ничего не чувствуют, совсем ничего.

— Вот и сушитесь и отогревайтесь, вот здесь, у батареи, а в бар сходим завтра.

Николай собрался было идти уже к себе в номер, как неожиданно вспомнил, что ни с адмиралом, ни со своими руководителями мобильного КБ он ничего не обсуждал относительно испытаний торпеды и решил вернуться на причал, чтобы обсудить этот вопрос. Но там уже ни торпедного катера, ни адмирала, ни спасенных военнопленных не было. Лишь на плаву покачивалась баржа, и Николай подумал, что портовые рабочие наглухо закрыли заслонку, с которой он не смог справиться.

Решив, что утро вечера мудренее, он пошел к себе, в номер общежития, где рассказал Ивану Антоновичу и Ивану Васильевичу о происшедших событиях, включая неожиданное появление Петра Юрьевича и врача Алексея, которые поступили на службу Советской Стране.

— Дай бог, чтобы завтра все удалось, а во время Гражданской Войны и не такое случалось, когда белые переходили к красным, и наоборот, — сказал Иван Антонович и на этом обсуждение закончилось.

— Ты чего как подоенный, Виталий? — участливо спросил Николай командира катера, когда они следующим утром отваливали от причала.

— Да пошел бы ты в одно интересное место, Исаев, со своими соболезнованиями — отозвался хмурый командир. — У меня по твоей милости сплошные неприятности.

— Да я-то причем? — опешил Николай.

— Да притом, все из-за твоей дурацкой торпеды и этой баржи, чтоб она вчера утонула до нашего прихода.

— Слушай, кончай дуться, а расскажи, как настоящий мужик! — предложил Николай.

— Ладно, слушай! Вчера вечером, на построении, командир дивизиона объявил мне замечание за непотребный внешний вид моего экипажа и меня самого из-за веревок, вместо ремней. Я попытался оправдаться, пояснив, что ремни утрачены во время операции по спасению баржи, а мне за пререкания влепили сутки гауптвахты, и командир приказал, чтобы утром все были с ремнями, а где я их возьму — командира не касается, так как приказа использовать ремни не было. И еще не знаю, как дорогущий авиационный бензин списывать. Он же списывается по пройденному расстоянию, а у нас получился двойной расход из-за буксировки этой проклятущей баржи. Короче, сплошные неприятности, а ты еще удивляешься…

— А куда же ремни-то делись? — удивился Николай, только сейчас сообразив, что утром вместо ремня он подвязал брюки веревочкой, которую вчера дал Виталий. Но еще больше его удивило то, что командир катера, выполнивший такую уникальную операцию, оказался виноват по всем возможным статьям.

— Да черт его знает, куда они делись. Ведь операция по освобождению катера от баржи тоже была непростой, ты просто в ней не участвовал, и ремни в запарке куда-то складывали, наверное, на палубу катера, а потом когда переходили на постоянное место стоянки, они, наверное, просто свалились в воду, и теперь ими Нептун подпоясывается.

— А эти-то ремни, откуда появились? — спросил Николай, заметив, что весь экипаж с новыми ремнями.

— Оттуда. Пришлось мне после построения отправиться в Военторг, а продавщица Валентина уже магазин закрыла, и шла домой, и мне с великим трудом удалось ее уговорить — вернуться и продать мне ремни, а все они оказались по какой-то непомерной цене, я даже не представлял. Едва моих денег хватило, а ремня твоего фасона не было, ты уж извини, да если бы и был, то заплатить было бы нечем.

— Да обойдусь я веревочкой, наплевать, мне в строю не стоять, — отозвался Николай, и сразу вспомнил, как его предупреждала пожилая кладовщица, чтобы он бережно хранил свою поношенную, никуда не годную, пилотку. Если потеряешь танк или пушку, то ничего, спишут на боевые потери, сказала она, но, не дай бог, потерять пилотку или портянки — хлопот не оберешься. Так и оказалась.

А Виталий, тем временем, продолжал свое повествование: — Мне теперь и за питание платить нечем, и с Валентиной не знаю, как разобраться; пообещал ей сделать что-нибудь для души, а что — ума не приложу. С питанием, конечно, можно решить — напишу рапорт, чтобы вычитали из зарплаты, и если адмирал подпишет, то эти бюрократы в столовой никуда не денутся, исполнят, а с Валентиной сложнее.

— А что она предпочитает, эта Валентина? — спросил Николай, вспоминая свои возможности. — Может быть, какие-нибудь, там украшения, что-нибудь вкусненькое, или кино, например?