Он поднял винтовку и посмотрел на приближающуюся машину через оптический прицел. Ветровое стекло бликовало, отражая заходящее солнце и мешая разглядеть, кто сидит внутри. Указательный палец Слепого лег на спусковой крючок и слегка его прижал. Увы, это был не выход: сидя здесь, он мог поразить три, от силы четыре цели, прежде чем его самого подстрелили бы, как белку. Глеб защелкнул предохранитель, прислонил винтовку к перилам и стал спускаться с дерева по приколоченной к стволу лесенке.

Он вышел на середину поляны, чувствуя себя центром всеобщего внимания. Вокруг не было видно ни души, но он знал, что со всех сторон на него смотрят внимательные глаза — смотрят, возможно, не просто так, а сквозь прицелы. Гадать, что еще передал дежурному на запасной частоте полковник Семашко, можно было до бесконечности. Глеб не стал этим заниматься, справедливо полагая, что и так очень скоро все узнает.

Старенький «уазик», подпрыгивая на неровностях постепенно приходящей в негодность дороги, вкатился на поляну и остановился там, где бетонка кончалась, теряясь в траве. Глеб шагнул ему навстречу и, спохватившись, снял с головы шелестящий, уже начавший увядать куст.

Дверь «уазика» распахнулась, и из-за руля ловко, как молодой, выпрыгнул полковник Семашко. Он был одет в камуфляж без знаков различия и высокие армейские ботинки; на поясе у него болтался охотничий нож, с которым впору было ходить на медведя, а свою двустволку он, как обычно, оставил в машине.

— О! — увидев стоящего посреди пустой поляны Глеба, с непонятным оживлением воскликнул полковник. — Ты уже тут как тут! Вид у тебя, браток, очень воинственный, — сообщил он и, обернувшись, плавным жестом руки указал на свой «уазик». — Глянь-ка, кого я тебе привез!

В машине открылась вторая дверь, и на усыпанный рыжей хвоей бетон, разминая ноги и разговаривая с кем-то по спутниковому телефону, выбрался генерал-лейтенант Прохоров собственной персоной.

Сидевшая за соседним столиком морщинистая старуха, раскрашенная, как вышедший на тропу войны индеец, с головы до ног увешанная бриллиантами, такими крупными, что они просто не могли быть настоящими, опять принялась строить глазки и зазывно улыбаться, выставляя напоказ зубные протезы. Бабуся явно была не прочь завести курортный роман с представительным пожилым джентльменом из одноместного люкса и уже третий день подряд буквально не давала ему прохода, превращая и без того вполне несносное существование в самый настоящий кошмар. Из-за нее упомянутый джентльмен поужинал быстро и безо всякого аппетита; улучив момент, когда старуха зачем-то отвернулась, он встал и быстро покинул обеденный зал, в очередной раз лишив любвеобильную старую грымзу возможности перейти в решительное наступление.

В дверях ресторана он почти столкнулся с малоприметной личностью в белой пляжной шапочке, пошитой на манер капитанской фуражки. Человек скользнул по его лицу пустым, равнодушным взглядом и, пробормотав «Пардон», устремился в ресторан. Пожилой обитатель одноместного люкса проводил взглядом его коренастую фигуру в пестрой гавайке и широких шортах, из которых торчали кривоватые волосатые ноги с мускулистыми икрами. Несомненно, это был тот самый человек, который в последнее время начал все чаще попадаться пожилому джентльмену на глаза со своим мобильным телефоном, камерой которого он снимал все подряд, без разбора — набережную, отель, пляж с пестрыми зонтиками, прибой с плещущимися в нем детишками и загорелыми девицами топ-лесс. Обитатель люкса на седьмом этаже тоже несколько раз попал в поле зрения его подслеповатого объектива; кривоногий фотограф очень старался, чтобы это обстоятельство осталось незамеченным, но его профессиональные навыки оставляли желать лучшего, и пожилой джентльмен вычислил его в два счета и понял, что его тайна более таковой не является.

Теперь ему оставалось только ждать развития событий. Коль скоро его обнаружили, бегство представлялось бессмысленным — оно не привело бы ни к чему, кроме утомительных и где-то даже унизительных хлопот. Человек из люкса снова должен был ждать, но это было ожидание уже совсем другого сорта: партия начала разыгрываться, события сдвинулись с мертвой точки, и теперь остановить их было невозможно.

Прогулявшись в теплых южных сумерках по сияющей разноцветными огнями набережной, он вернулся в свой номер, немного почитал на сон грядущий — на этот раз в руках у него были уже не «Отцы и дети» Тургенева, а сборник новелл Акутагавы в английском переводе — и выключил верхний свет, оставив гореть только тусклый ночник. Плотно закрытые окна гасили уличный шум, опущенные жалюзи не давали проникнуть в номер разноцветным вспышкам реклам и веселых огней Луна-парка. В углу негромко шелестел включенный кондиционер, и в течение примерно двух часов это был единственный звук, нарушавший мертвую тишину герметически закупоренной комнаты.

Потом со стороны прихожей послышался клацающий звук отпираемого электрического замка. Дверь беззвучно распахнулась, и в номер боком проскользнул давешний кривоногий фотограф. Неразлучный телефон с встроенной камерой болтался на пестром шнурке у него на груди, но, судя по зажатому в правой руке пистолету с глушителем, ночной гость вовсе не собирался никого фотографировать. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и на цыпочках двинулся к спальне, откуда пробивался неяркий свет горящего ночника. На пороге он остановился, чутко вслушиваясь в тишину и настороженно шаря по углам беспокойным, рыскающим взглядом человека, вынужденно взявшегося за непривычное и неприятное ему дело.

Наконец взгляд его остановился на кровати, где, натянув на голову простыню, мирно спал хозяин номера. Одежда, в которой старик спускался к ужину, аккуратно висела на спинке стула, из-под кровати выглядывали гостиничные тапочки, на тумбочке рядом с открытой, перевернутой обложкой вверх книгой в дешевом бумажном переплете лежали очки в тонкой металлической оправе. Убийца медленно, картинно поднял вытянутую руку с пистолетом и, не сходя с места, разрядил обойму в укрытое простыней тело. Старик даже не пошевелился — видимо, самый первый выстрел оказался очень удачным.

Расстреляв все патроны, убийца приблизился к кровати и отдернул изрешеченную пулями простыню. То, что он увидел под ней, заставило его резко обернуться — увы, недостаточно быстро. На его прикрытый белой «капитанской» фуражкой затылок обрушился сильный удар; поскольку череп у кривоногого киллера оказался крепким, нападавшему пришлось ударить еще раз, и только после этого стрелок, уронив разряженный пистолет, с шумом рухнул на пол рядом с кроватью.

Пожилой обитатель номера помотал кистью, в которой был зажат полицейский «вальтер», и грустно покачал головой: да, агент нынче пошел уже не тот, что прежде. Измельчал народ, настоящих профессионалов в органах все меньше, а неумех все больше. Попасться на этот старый, тысячу раз обыгранный кинорежиссерами трюк с чучелом на кровати мог только полный, окончательный и бесповоротный дилетант…