Мужчина кладёт ладонь на своё плечо так, словно прижимает к нему чью-то руку. Горечь и печаль постепенно уходят с его лица, сменяясь выражением покоя — не безмятежного счастья, но спокойного принятия.

В наступающей темноте его фигура кажется частью памятника — застывшей, каменной, несломленной, несмотря на всю тяжесть мира, которую он несёт на своих плечах.

— Прощай, Покахонтас. Однажды снова увидимся.

Позади пара амулетов слабо поблёскивает в лунном свете, как последний дар тому, что навсегда осталось в прошлом.

Как обещание, наконец исполненное.

Эпилог 2

Пустынно-степная местность обманчиво безжизненна. Ветер гоняет пыль по потрескавшейся земле, изредка шевеля редкие пучки жёсткой травы. Небо — цвета выцветшей джинсы, с едва заметными клочками облаков. Но всё же это — её дом.

Гилеад — загадочная планета контрастов. На горизонте высятся причудливые скальные формации — массивные колонны и арки, созданные миллионами лет эрозии. Они напоминают руины древнего храма, где неведомые боги когда-то вершили свой суд. Воздух здесь сухой и теплый, с лёгким привкусом металла и озона, словно после далёкой грозы. Сквозь истончённую атмосферу даже днём видны две луны — бледные призрачные диски, зависшие в небе как неусыпные стражи.

Кое-где среди потрескавшейся почвы пробиваются уникальные ярко-синие растения с мясистыми стеблями, накапливающие драгоценную влагу. Они цветут редко, но когда это происходит, пустыня на несколько дней преображается в море сапфировых огней. Горгона как-то рассказывала, что в былые времена это зрелище привлекало путешественников со всех окрестных земель.

Склеп в разрушенном поместье Локвудов выглядит неожиданно целым среди полуразвалившихся стен дома. Время и война пощадили это место. Возможно, Ган оберегал его, оказав хотя бы эту милость своему павшему Стрелку…

Само двухэтажное здание из песочно-золотистого камня с высокими окнами и изящными колоннами построено в классическом стиле. Сейчас от него остались лишь обугленные стены и обвалившиеся перекрытия. Западное крыло полностью разрушено, словно гигантская рука смахнула его с лица планеты. Восточное — сохранило остатки каменной лестницы, ведущей в никуда. Среди руин проглядывают фрагменты прежней роскоши: осколки витражей, переливающиеся в солнечных лучах; обрывки гобеленов, трепещущие на ветру; почерневшая от огня, но всё ещё узнаваемая статуя всадника в центре того, что когда-то было внутренним двором.

Я стою перед стеной с рядом ниш, заполненных урнами. По соседству с четырьмя из них появилась новая — пятая. В моей руке отдаётся нехарактерная тяжесть терновой гирлянды остролиста. Каким-то чудом эти ягоды пережили путешествие с Земли сюда — такой же багряно-красные, как в тот день, когда я видел восхищение в обычно холодных глазах Горгоны.

— Вот и всё, Арианнель, — негромко произношу я, положив ягоды на постамент возле урны. — Теперь ты дома. Там, где всегда хотела быть.

Семейный склеп Локвудов обустроен со сдержанной элегантностью. Четыре погребальные урны с прахом её мужа, двоих сыновей и дочери. Теперь к ним присоединилась и сама Горгона.

— Знаешь, старая змея, — говорю я, ощущая странный комок в горле, — когда я впервые увидел тебя в Париже, то подумал: «Эта климаксная мегера — самая опасная сука, из всех, что я когда-либо встречал. Она точно меня прибьёт». И почти не ошибся…

Шумящий за стенами склепа ветер задувает внутрь песок, забрасывая его мне в глаза. По крайней мере, я хочу думать, что именно из-за песка они начинают предательски щипать.

— Всё, что ты мне завещала — исполнено. Я нашёл его и прикончил своими руками. И, как видишь, домой тебя тоже доставил. Только я мальца перевыполнил план, надеюсь, ты это оценишь…

Обвожу взглядом могилы.

— Надеюсь, ты наконец их повстречала и смогла обнять, — неожиданно для себя шепчу я.

Вынимаю из кармана маленький ребристый механизм. Активирую его, и древняя мелодия — с завываниями и гортанными переходами — заполняет пространство склепа.

— Я никогда не умел танцевать, — признаюсь я могиле, — но ради тебя, наверное, стоило научиться.

Скидываю на каменный пол плащ и начинаю медленно, неуклюже. Люмичантра — танец весьма непростой. Нужна отменная координация.

Сапоги постукивают по камню, выбивая неуверенный ритм. Вспоминаю, как двигалась она — стремительно, с горделивой осанкой, сложив руки на поясе, а затем взметнув их вверх в неистовом вихре движений. Пытаюсь повторить, и с каждым шагом получается всё лучше.

Отдаюсь музыке, и неожиданно ловлю себя на том, что танец — больше не мука, а освобождение. Я вкладываю в него всё, что не сказал ей при жизни. Благодарность. Уважение. И, Ган всемогущий, даже любовь — к этой упрямой, жёсткой, израненной женщине, которая, несмотря на все свои шрамы, научила меня чему-то важному.