Этот визит, казалось, знаменовал собой прорыв в напряженных отношениях между флотами двух держав Оси, и он понял, когда докладывал дома, в «Вольфшанце», что его репутация в глазах фюрера упрочилась. Он высказал Гитлеру свое мнение о срочной необходимости в самолетах, так как бои с караванами проигрывались во многом в результате превосходства авиации союзников. В то же самое время он попросил разрешения послать девять подлодок в Средиземное море, чтобы освободить итальянские субмарины от их задачи сопровождать караваны — примечательное изменение в его прежних взглядах на роль подлодок в «решающей битве за Атлантику»! Гитлер дал согласие.

К тому времени союзники усилили свою хватку, и 1 мая вице-адмирал Фридрих Руге, которого Дёниц назначил возглавлять немецкий персонал в итальянском Адмиралтействе, доложил ему, что итальянцы распростились с надеждой удержать Северную Африку, покидают ее и обращают свое внимание на проблему защиты самой Италии от ожидаемого натиска союзников через Сардинию и Сицилию. Ответ Дёница был таков: сказать Риккарди, что тот, кто держит «тунисский плацдарм», обладает первенством в регионе; флот не может внезапно прекратить свои действия, в то время как другие рода войск продолжают «сражаться и отчаянно удерживать позиции», и он фактически требует дать ему использовать итальянские крейсеры для подвоза поставок.

Когда Риккарди отказался, он приказал немецкому морскому командованию в Италии послать наперерез подлодки, нагруженные бочками с бензином для армии. Так как три доступные в этот момент лодки могли унести всего 13 000 галлонов, главнокомандующий на Юге генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг предположил, что это, вероятно, не лучший способ использовать подлодки!

Дёниц, тем не менее, настаивал и 5 мая приказал и Руге и немецкому морскому командованию использовать все имеющиеся силы «без оглядки на будущие операции» для поддержки сражающихся солдат и предоставить им «преимущество над изможденными полками противника».

Взятый отдельно от прочих, этот приказ кажется примером полного непонимания ситуации. Но он может наглядно показать, что Дёниц сражался, используя не разум, а свою горячую кровь, действуя не как рациональный полководец, а как национал-социалист, убежденный, как и Гитлер, в том, что сила воли и фанатизм сумеют превозмочь техническую и количественную отсталость...

Это можно трактовать как результат долгого пребывания «при дворе» Гитлера, где, начиная с шокирующих зимних ударов, стало заметно новое стремление к экстремальным или «радикальным» решениям. Геббельс и Шпеер были в центре этого смешения: один использовал всю силу пропаганды, чтобы нагнать на людей фанатичный настрой обороны «спиной к стене», а другой запустил в ход экономику «тотальной войны».

Риторика Дёница при занятии нового поста: «Наша жизнь принадлежит государству... Для нас важен вопрос выиграть войну. Мы должны преследовать эту цель с фанатической преданностью...» — строилась на терминах знаменитого публичного выступления Геббельса во Дворце спорта 18 февраля в Берлине. Шпеер, который там тоже присутствовал, назвал это «самым успешным возбуждением слушателей до уровня фанатиков», какое ему только приходилось видеть, — и у него было на это право, ведь в фильме, демонстрирующем реакцию аудитории, можно видеть и его самого, прыгающего на месте, как безумный!

«Фанатизм», «тотальная война», «победа невзирая...» были кодовыми словами того времени. Дёниц верно уловил их и отразил в своих словах и делах. Как становится очевидно из его служебных докладов, он следовал по тому же столь экстремальному, бескорыстному, целенаправленному пути и держался его с «несокрушимой жесткостью» на протяжении всей своей карьеры. Он не просто отражал новое умонастроение, он был частью его, и кажется очевидным, что отставка Редера и приход Дёница ему на смену были, по сути, проявлением этого нового радикализма — так же как и его соглашение со Шпеером, несмотря на зубовный скрежет профессионалов старого флота, по передаче кораблестроения министерству вооружений.

Подъем нового духа совпал с драматическим упадком здоровья Гитлера; это неудивительно, если вспомнить, что оба имели своей первопричиной одно — поражение. Фюрер по совету врачей переехал из ставки в свое горное убежище «Бергхоф» близ Берхтесгадена. Он испытывал страшные головные боли, спазмы желудка и метеоризм, равно как и рецидивы в дрожании левой руки и ноги, которые последний раз постигли его во время его ареста и тюремного заключения в 1923 году. Нет сомнения, что постоянная работа и волнения, бессонница и недостаток физической нагрузки, так как он верил, что у него проблемы с сердцем и любые упражнения приведут к смерти, и употребление таблеток тоже сыграли свою роль.

Но за всеми этими физическими и личностными изменениями, которые замечают все наблюдатели в этот период, находилось ошеломительное признание того факта, что он потерял контроль над событиями. Он никогда этого не признал, может быть, только самому себе. В сознательном напряжении своей воли против всех невзгод, обрушившихся на его рейх, он стал еще более неповоротливым в своих решениях, еще более подозрительным, более невосприимчивым к аргументам, более подверженным резким сменам настроения — от мрачной молчаливости к открытым обличениям своих генералов, своих войск, своих союзников, но никогда своих собственных космических фантазий!