Его взгляд прикован к моим рукам, к тому, как я держу урну.

— Думаю, он уже любил его, — тихо произносит Дом. — А теперь будет любить всегда.

Я наклоняю контейнер, и прах Джоша срывается с ладоней, растворяясь в лавандовом бризе.

Я стараюсь свести общение с Сесилией Сандерсон к минимуму.

Это та же политика, которой она придерживалась в отношении меня всё детство, так что можно сказать, что я просто у неё научилась. Она продолжала в том же духе вплоть до недавнего времени. Но за последнюю неделю я получила пять пропущенных звонков от своей матери.

Когда телефон снова звонит в конце рабочего дня, я знаю, что должна просто проигнорировать его. Я уже давно усвоила этот урок. Но что-то заставляет меня спрятаться в одном из одиночных туалетов и провести пальцем по экрану, принимая вызов. Я пытаюсь убедить себя, что отвечаю только потому, что завтра мой день рождения, и, возможно, это просто звонок с поздравлением. Но я сомневаюсь, что Сесилия вообще помнит дату моего рождения, даже несмотря на то, что лично в этом участвовала. Она никогда не считала нужным отмечать этот день раньше, так с чего бы вдруг начать сейчас? Нет.

Я беру трубку, потому что боюсь. Внутри меня свербит тревога — вдруг у неё есть важная информация, которую я потом пожалею, что пропустила. Это остаточный эффект от того дня, когда мне позвонил Джош и спросил, можно ли ему приехать в гости. Обычно он не звонил. Просто присылал сообщение с деталями поездки, а я ждала, предвкушая его появление у моей двери.

Когда мы всё же созванивались, это никогда не были просто голосовые звонки. Всегда видеосвязь. Поэтому в тот раз, когда он позвонил, это было странно. Но я не придала этому значения, пока Джош не появился на пороге с тревожным блеском в глазах. А на следующее утро, после нескольких часов притворства перед моими друзьями, он сел на мой диван и начал плакать.

Мой брат никогда не стеснялся своих эмоций. Но обычно это были радость и азарт, раздражение и смех. Я видела, как у него наворачивались слёзы на фильмах или видео с милыми животными. Но я никогда не видела, чтобы он вот так рыдал, с таким отчаянием на лице.

Это был день, когда он сказал мне о своём диагнозе. Так странно — у него по щекам текли слёзы, в глазах застыл страх, и всё же он пытался шутить, чтобы заставить меня смеяться. Думаю, он надеялся, что если я буду смеяться, то всё это не будет таким уж серьёзным. Так что я шутила в ответ.

И теперь я ненавижу телефонные звонки. Но всё равно не могу не отвечать.

— Сесилия.

На похоронах я назвала её «мама», но это слово звучало неправильно. Она не сделала ничего, чтобы заслужить этот титул.

Джош был тем, кто заботился обо мне.

Миссис Перри была той, кто хоть немного показала мне, что значит материнская любовь. Пусть и маленькими, крохотными дозами. Но их хватило, чтобы я не сломалась.

— Дорогая, — приветствует меня Сесилия. — Мы так давно не общались. Ты сбежала с похорон, и я так и не успела представить тебя своим друзьям.

Меня передёргивает. Каким бы ни были обстоятельства моего ухода с похорон, теперь я только рада, что сделала это. Мысль о том, что мне пришлось бы лично разговаривать хоть с кем-то из её окружения, вызывает желание содрать кожу с себя клетка за клеткой.

— Ну, ничего. Познакомимся на следующих похоронах твоего ребёнка.

— Разумеется, — легко соглашается она.

И я не знаю, то ли рассмеяться, то ли просто бросить трубку. Пока я раздумываю, она продолжает:

— Я хотела поговорить с тобой о кое-чём.

— Это срочно?

Потому что это единственная причина, по которой я вообще ответила.

Хотя сейчас мне даже трудно представить, какое такое срочное дело она могла бы сообщить мне, чтобы мне это было не всё равно.

— Это очень тревожно, дорогая.

Если бы она стояла передо мной, я уверена, что увидела бы на её губах наигранно-печальную гримасу.

— Эмилия сказала мне, что ты делаешь нечто совершенно невероятное для своего брата. Почему ты мне не рассказала? Это звучит, как что-то из фильма. Думаю, миру нужно знать об этом. Они должны увидеть, как далеко его семья готова зайти, чтобы он нашёл покой.

Чёрт.

Я бы предпочла, чтобы моя мать ничего не знала о прахе Джоша и его письмах. И мне совсем не нравится, в какую сторону она ведёт этот разговор. В просьбе Джоша не было ни слова о том, чтобы об этом знал кто-то ещё. Да, он делал снимки, которые были известны во всём мире. Но если бы он мог фотографировать, получать деньги и при этом его работы видели бы только близкие, думаю, его бы это вполне устроило.

Мы с Джошем не такие, как наша мать. Мы не гоняемся за славой.

Я молчу.