— В общем, это был отец тюленя, который звонил, чтобы поблагодарить меня. Я сказал ему, что тороплюсь на завтрак в честь дня рождения моей принцессы, но он не переставал повторять, что в знак благодарности пришлет нам двести миллионов рыбок. Я пытался объяснить ему, что нам не нужно столько рыбы, но он не соглашался. Тогда мы начали спорить. Я знаю, что невежливо не принимать подарок, но где мы будем хранить двести миллионов рыб? — я сделал паузу, чтобы постучать по подбородку. — В твоей комнате их может поместиться не меньше миллиона.

— Фууууу! — воскликнула она, очаровательно сморщив свой носик, покрытый веснушками.

— Может быть, еще миллион, если мы сначала уберемся из-под твоей кровати.

Ее глаза широко раскрылись, и она быстро покачала головой, от чего я рассмеялся. Но, к счастью, она улыбалась и больше не смотрела на меня смертельным взглядом, поэтому я продолжал тараторить все быстрее с каждым предложением.

— Но он оставит нам двести сорок восемь миллионов. Я пытался сказать ему, что мы возьмем двадцать пять процентов, но это все равно около пятидесяти миллионов, и я не думаю, что в твоей игровой комнате поместится больше сотни рыбок со всем тем барахлом, которое у тебя там есть, так что остаток рыбы заполнит весь наш дом. — Я отправил в рот шоколадную крошку с верхушки кекса и пожал плечами.

— Не уверен насчет тебя, но я не хочу всю жизнь пахнуть лососем. К сожалению, мистер тюлень не хотел отступать, — я сделал драматическую паузу, подняв палец вверх. — Но потом у меня появилась идея.

— Какая? — спросила она воодушевленно.

Я демонстративно оглядел пустое пространство, а затем попросил её подойти поближе и прошептал:

— Я дал ему адрес дяди Йена.

Она разразилась приступом смеха, и корона на ее макушке затряслась вместе с плечами.

Улыбаясь, я внимательно слушал ее смех. Четыре года назад я даже и не мог представить, что именно такие моменты будут наполнять мою грудь теплом.

Уже прошло уже четыре года?

В некоторых моментах казалось, что это было только вчера, когда я держал на груди крошечного, плачущего ребенка в больнице. Но в то же время казалось, что прошла целая вечность. Честно говоря, я не мог вспомнить свою жизнь без нее.

Технически, я не помнил и первые четыре месяца своей жизни с ней. Привезти ее домой из больницы было настоящим шоком. Моя жизнь, в которой я приходил и уходил по своему желанию, закончилась. Даже поход в спортзал превратился в кошмар по расписанию, и это при условии, что у меня хватало сил на что-то большее, чем подняться с кровати, приготовить молоко и сразу же вернуться в постель, чтобы покормить ее. Недостаток сна был нешуточным.

Я нанял няню на первую неделю, но все равно не выходил из дома, потому что убедил себя, что с Розали что-нибудь случится, пока меня не будет, и это будет моя вина. А еще у меня не было времени на то, чтобы снова задуматься о сексе.

Вероника прислала мне ровно одно сообщение после той ночи, когда мы нашли Розали.

Она спрашивала, не оставила ли она свою сумочку у меня дома.

Не оставила.

Больше мы не разговаривали.

Да и ладно. У меня были более важные заботы. Например, подсчет количества грязных и мокрых подгузников, которые я менял каждый день. Я и понятия не имел, что нужно считать это дерьмо. Каламбур. Няня многому меня научила, пока я навязчиво висел над ней, расспрашивая о каждом ее шаге и диктуя ее ответы в свой мобильный телефон на будущее.

По словам представителей агентства, это сводило ее с ума, и в итоге она уволилась через девять дней. После этого я задумался о том, чтобы нанять помощника по хозяйству. Было бы здорово иметь кого-то, кто мог бы обучать Розали другой культуре и, возможно, даже другому языку, а также кого-то, кто жил бы со мной и был готов помогать мне каждый день.

Пока я не подумал о том, как легко было бы этой женщине украсть моего ребенка, перевезти ее в другую страну и продать торговцам детей.

А потом я понял, как легко было бы любому, кого я нанял, украсть моего ребенка, улететь с ним в другую страну и продать его в торговлю людьми.

Кажется, мне придется сжечь дом Йена, чтобы он был вынужден переехать ко мне, потому что он был буквально единственным человеком в мире, которому я доверял ее.

В разгаре моего отцовства Йен решил, что мы должны использовать прибыль от «Калейдоскопа», чтобы заняться частным инвестированием. Учитывая наш опыт выращивания многомиллионных компаний — вне зависимости от того, насколько противоречивой она в итоге оказалась — с нуля, мы умели распознать умную концепцию и сильную рабочую этику, когда видели их. Но из-за своего отцовства у меня было мало дней, когда я мог нормально выспаться и в течении дня быть бодрым. Именно тогда Йен заслужил для себя звание «лучшего друга». Он стал приходить каждую субботу вечером и всю ночь напролет гулял с Розали по моей квартире, кормил ее и переодевал. И не раз я заставал его в те моменты, когда он пел ей песни. Он прекрасно с ней ладил.

Розали была маленьким клубком нескончаемой раздраженной энергии.

Примерно с трехмесячного возраста я был уверен, что с ней что-то не так. Она засыпала с плачем, просыпалась с плачем, плакала, потому что хотела заснуть, но не могла. Педиатр назвала это коликами, когда я в двадцатый раз за несколько дней привел ее в кабинет врача. Должно быть, я выглядел как ненормальный, потому что она предложила мне нанять кого-нибудь не только на субботние вечера. Я рассказал ей о торговле людьми. Она долго моргала. Затем она дала мне номер своей личной няни, которая за двенадцать лет знакомства с ней ни разу не продала ее детей.