Фотоаппарат мог запечатлеть миллион разных эмоций.

Но только одну за раз.

Одну секунду.

Один щелчок.

Одно воспоминание, навсегда застывшее во времени.

Когда я оглянулась на фотографию своих родителей, сделанную ровно за секунду до убийства отца, они были искренне счастливы.

Не было боли.

Не было ужаса.

Для нашей семьи, это была последняя секунда, когда нас не коснулось такое жестокое насилие и ошеломляющий страх.

И это было прекрасно.

Мои родители не прожили свою жизнь, дрожа от страха перед тем, что могло с ними случиться.

Они прожили свою жизнь ради таких моментов, как эта фотография.

И с того дня, держа фотоаппарат под рукой, секунда за секундой, я начала свою нелегкую борьбу за то, чтобы сделать то же самое. Прожить свою жизнь так, как жили мои родители. Так, как они хотели бы, чтобы жила я.

Это заняло много времени, гораздо больше, чем мне хотелось бы, но наконец я снова могла дышать без боли. Я снова могла найти тепло в солнечных лучах и смотреть на ночное небо, не желая, чтобы оно поглотило меня.

Впервые с тех пор, как я вернула себе контроль над своей жизнью, я больше не жила в серости.

Но я боялась, что Кира всегда будет там.

Я должна была позвонить. Я должна была обратиться в полицию. Кейвену сообщили бы, что меня арестовали, и у него было бы время подготовиться к моему возвращению.

Была большая вероятность, что он никогда не позволит мне увидеться с Кирой. И правильно. После всего, что произошло, я не могла винить его за это.

Но если я собиралась воевать с такими, как Кейвен Хант, то должна была хотя бы мысленно представлять, за что сражаюсь.

Я хочу увидеть ее.

Хотя бы раз.

У меня вспотели ладони, когда я сжала руль. Почти всю дорогу я размышляла, как она выглядит. Она похожа на мою мать? Отца? Сестру? Или же на меня?

По щеке скатилась слеза, и я быстро смахнула ее.

Это будет больно.

Видеть, как Кира ходит, разговаривает, смеется — знать все, что я упустила — это было бы больно.

А увидеть Кейвена снова? Ну, это был совсем другой вид меча, вонзенного в сердце.

После стрельбы я обращалась к нему не менее двадцати пяти раз. Поспрашивав в Уотерседже, я нашла его адрес и отправила ему письма, умоляя о помощи. Я не знала, на что способен пятнадцатилетний подросток. Я просто потерялась в собственных эмоциях, а он однажды спас меня. Я верила, что он сможет сделать это снова.

На свой десятый день рождения я поехала к нему домой на велосипеде, четыре часа в каждую сторону.

Это был старый трейлер, без малейших признаков жизни внутри. Я проплакала всю дорогу домой. Но, вероятно, это было связано не только с тем, что его там не было, но и потому что в те времена я только и делала, что плакала.

Логика подсказывала мне, что его больше нет и я должна отпустить его.

Но он был моим героем.

Когда я каждое утро просыпалась с ощущением, что небо обрушилось на меня, мне очень нужен был герой.

Моя последняя попытка была предпринята, когда мне было тринадцать лет и я оказалась на самом дне. Мне удалось выяснить, куда он переехал, и с помощью компьютеров в библиотеке я нашла номер телефона его брата, Трента. Скажем так, разговор прошел не так, как планировалось. Трент сказал мне, что Кейвен не хочет иметь со мной ничего общего и что он отошел от перестрелки. Это было сказано всего за несколько секунд до того, как он обругал меня и бросил трубку. На следующий день его телефон был отключен.

Мое сердце было разбито, но Трент оказался прав. Я переживала тот день ужаса каждый раз, когда закрывала глаза. Если Кейвен сумел пережить это, то кто я такая, чтобы тянуть его обратно?

И все же я была здесь, спустя восемнадцать лет после первого выстрела, и готовилась сделать именно это.

Я нервно покачивала ногой, въезжая на последнюю площадку подъездной дорожки. Сбоку было еще одно место для парковки, но это был бы самый быстрый способ уехать, когда он неизбежно выпроводит меня — если я вообще попаду внутрь.

Убрав солнцезащитные очки на макушку, я уставилась на входную дверь, украшенную неровными розовыми серпантинами, криво вырезанными единорогами и нарисованной мелком надписью «С днем рождения», расположенной совершенно не по центру. Это был домашний шик в лучшем его проявлении. Однако на этом самодеятельность закончилась. Деревья были украшены розовыми и фиолетовыми цветочными гирляндами, а с веток свисали маленькие бумажные фонарики всех форм и размеров. Большая деревянная стрела с замысловатыми фиолетовыми вихрями, выгравированными на дереве, указывала вокруг дома на дорожку, усыпанную, должно быть, тысячами лепестков розовых роз.