Потом стало не до памяти.

Боль пронзила челюсть ещё до того, как стальные тиски вторглись в рот. Первая волна ударила в тот момент, когда губы соприкоснулись с металлом. Во второй раз Лоуренса едва не скрутило от острой боли.

Осколок зуба был один, но люто заболела вся челюсть. Боль отдавалась к большим зубам, клыкам, передним зубам и тому, что пряталось за щеками. Но даже этого было мало - болели виски, болела голова, ныл затылок. Адам выгнулся, а боль новой вспышкой ударила в затылок. Послышался хруст.

Крик завибрировал в горле, но пошёл не в внешний мир, а дальше и глубже. Вглубь самого Адама.

– Вот и всё. – С деланным весельем сообщил цирюльник и ткнул вырванный зуб прямо под нос. – А ты молодец, Отче. Даже не закричал.

А мог ли он вообще что-либо делать? Ослеплённый болью, Адам смотрел в лицо мужчины, а понять, кто это и почему он тут, не мог. Какое-то время глаза тупо смотрели на осколок с корнем, покрытый кровавой плёнкой.

– Ну же, Отче. Не раскисай.

Во рту была кровь. Её было так много, что Адаму показалось, будто ещё немного, и она хлынет сквозь губы, прольётся на одежду, а оттуда запачкает пол. Ошеломлённый, Адам не противился остальной процедуре. Он не обратил внимание на крепкие пальцы, сжавшие затылок, не протестовал против стеклянного горла и ничего не делал, когда вино вторглось в рот.

– Давай, Отче. Полощи. Я на тебя настоящее вино извожу, а не как обычно. Только попробуй пролить!

Дальше всё было как в тумане. Адам не помнил того, как пришёл домой и упал лицом в подушку. Он не слышал стука в дверь, не обращал внимание на тревожные вопросы местных о грядущей службе. Адам просто спал и сон этот принёс облегчение.

На следующий день жить стало больно. Дыра во рту болела, голова болела, тело чувствовалось чужим и дряблым. Лишь вырванный зуб, лежавший на столе, стал ключом ко множеству возникших вопросов. Адам невольно усмехнулся, а после сел за материнскую книгу.

Местные его не уважали и всерьёз не воспринимали. Кроме того, они также что-то знали. Адам прекрасно понимал, что не существовало такого заклинания или зелья, способного пробудить чувство священного трепета. Зато существовали обереги.

Мысли в голове не стройно переплелись.

Адам посмотрел на выбитый зуб и ясно понял, как с ним поступить.

А вот местные… Адам посмотрел на книгу. Боль всё ещё била по телу, но глаза Лоуренса упорно скользили вдоль страниц. Амулеты на охрану, заговоры на любовь, привлечение удачной сделки, беспричинный страх. В затылке тут же засвербело и Лоуренс повернул голову к ближайшему лику святого.

– Не смотри на меня так. Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Святой не ответил, но его суровое тощее лицо в предрассветном свете выглядело крайне осуждающе. Адам отмахнулся и снова полез в книгу. Заговор на беспричинный страх звучал крайне интересно, но…

Адам уныло вздохнул. Потенциальную жертву требовалось обрабатывать три недели, поить её заговорённой водой каждый вторник, всякий раз смотреть в глаза при беседе, касаться плеча как можно чаще и обязательно улыбаться. Невольно Адам посмотрел на своё отражение в чаше воды. Распухшая щека, заспанное лицо и волосы, не расчесанные, а оттого стоящие щёткой, могли запугать кого угодно без еженедельного водопоя. Кроме того, трогать жертву за что-либо Адам не желал.

Книжные страницы зашелестели опять. Подклад на кошмары был сложным в исполнении, жертвенная кукла просто не могла существовать в этой части страны (вереск – обязательный ингредиент для создания «тельца» в этих краях не рос), а заклинание на доброжелательность даже заклинанием не было.

Адам подумал, что его матушка была ещё той шутницей.

«Чтобы завоевать чужие сердца и сделать любого себе другом, просто будь хорошим человеком»

– Но я был, но не помогло.

В остальном книга оказалась крайне бесполезной. Вот был бы под рукой тётушкины записи… Адам отодвинул книгу и тяжело вздохнул.

Солнце вставало над церковным кладбищем, лаская бледным светом многочисленные могилы. Желтизна разошлась по траве не пучками, а целыми потоками. Теперь чуждо смотрелись изумрудные островки ещё не иссохшей травы. Воздух дышал прохладой и туманом, бледным и жидким, как разбавленное молоко. Отчаянно не хотелось признавать, но без отца и его железной руки дела шли паршиво. Адам нащупал языком дырку в зубе и сморщился от чувства кровавой кашицы. А солнце всё вставало и вставало, что в один момент напомнило костёр.