Я выгибаюсь, разрываюсь на части.

Все начинается с настойчивых, жестких толчков и нетерпеливых криков. Я почти не сомневаюсь, что он сорвет наволочку и привяжет мои запястья к столбикам кровати и будет доводить до исступления, пока у меня не начнет двоиться в глазах и я не начну молить о пощаде. Но вместо этого он обвивает мои ноги вокруг своей талии и опускается на меня, наши тела оказываются вровень. Он нежно гладит меня по щеке.

Я нахожу его глаза.

Мы замираем.

Между нами возникает новое чувство, его движения замедляются. Он хмурится, и я не могу понять, о чем это говорит. Мое дыхание сбивается на всхлипывание. Я поднимаю руки, запускаю пальцы в его спутанные, медленно высыхающие волосы, но не сжимаю, не тяну.

Я наслаждаюсь.

Мягкими волосами, нежным взглядом.

Близость окутывает нас, и я чувствую все - больше, чем его тело, прижатое к моему, гладкое и твердое. Больше, чем темное желание, за которым мы привыкли гнаться. Это что-то проникает мне под кожу и обвивается вокруг ребер, проникая когтями в поврежденные камеры моего сердца и крепко сжимая его. В его глазах светится нежность, которую я редко вижу, словно он держит в руках что-то хрупкое и не знает, сможет ли это сохранить.

Не уверен, что умеет это делать.

Айзек двигается медленнее, глубже, и это похоже на невысказанное обещание, которое ни один из нас не знает, как озвучить. Мой пульс бьется в такт заданному им ритму, - размеренный темп, оставляющий место для дыхания. Позволяющий чувствовать. Я прижимаю его лоб к своему, закрываю глаза, позволяя себе погрузиться в эту неожиданную перемену.

Мы словно счищаем с себя все слои брони и мусора, которыми мы себя окружили, и каждый поцелуй становится тихим признанием. Прикосновение его руки к моему подбородку говорит то, чего никогда не смогли бы выразить слова. И когда оргазм достигает пика, я обхватываю его затылок и, притянув его лицо к изгибу моей шеи, вскрикиваю. Айзек вонзается в меня сильнее, темп ускоряется, пока он не находит свою разрядку, изливаясь в меня с низким стоном.

Наши тела расслабляются, опустошенные и измотанные. Улыбка появляется на моих губах, теплое медовое чувство разливается по всему телу, когда я наматываю прядь его волос на палец. Я жду, когда он притянет меня в свои объятия, чтобы продлить эту тихую близость, которая все еще витает в воздухе.

Но он отодвигается, увеличивая расстояние между нами. Тепло исчезает, сменяясь знакомым холодом. Его взгляд устремлен куда-то вдаль, челюсть сжата, выражение лица непроницаемо.

Я жду, перебирая пальцами его волосы, надеясь, что он посмотрит на меня, скажет что-нибудь, чтобы нарушить сгущающуюся тишину. Но он этого не делает. Выражение его лица становится жестким, его стены возвращаются на место, и я чувствую, как он отдаляется, хотя физически он рядом со мной.

– Эй, - бормочу я, придвигаясь ближе.
– Поговори со мной.

Он смотрит в потолок, затем поднимается с кровати и ищет свою одежду.

– Ты все еще готовишь ужин?

Я сглатываю.

– Айзек…

– Или мы можем пойти на второй раунд. У меня в машине есть наручники.

Я сажусь, натягиваю на себя простынь и смотрю, как он надевает джинсы и застегивает их. Я потираю губы друг о друга, вспоминая один из наших прошлых разговоров. Когда он рассказал мне о своей семье. О своем ужасном воспитании.

Куриный пирог в горшочке.

У Айзека никогда никого не было, у него не было ни защиты, ни поддержки. Он всегда был в режиме выживания, боролся в одиночку. Даже сейчас я вижу это в его глазах - стены, которые он воздвиг, чтобы отгородиться от мира. Чтобы держать все хорошее и чистое на расстоянии вытянутой руки.

Все, что у него было, - это Сара. И ее отняли у него, оторвали, как конечность от тела, не оставив ничего, кроме фантомной боли. Сколько бы времени ни прошло, утрата не дает покоя, словно часть его тела была жестоко отрезана и так и не зажила.

Каждый день - напоминание о том, что он не смог спасти, не смог защитить.

– У меня есть кое-что для тебя, - говорю я тихим голосом, едва слышным сквозь повисшее напряжение.

Он останавливается, его руки замирают на пуговице джинсов. Настороженный взгляд поднимается на меня, как будто он уже готовится к тому, что я могу сказать.

Я резко вдыхаю, нервничая, затем тянусь к ящику прикроватной тумбочки и достаю голубую капельку, которая была со мной с самых мрачных времен. Гитарный медиатор кажется в моей руке легким, как перышко, его поверхность потерта от многолетнего использования. Я хранила его все это время, как реликвию из плена - крошечный, упрямый символ надежды.

Для нас обоих.

В комнате темно, дождь продолжает барабанить в окно. Я медленно разжимаю руку, открывая маленькое сокровище, спрятанное в моей ладони. Его взгляд останавливается на нем, глаза слегка расширяются, когда он понимает, что я держу.

Его захлестывает волна эмоций - узнавание, неверие, проблеск чего-то более глубокого, что, кажется, прочертило новые линии на его лице. На мгновение он становится абсолютно беззащитным, и вся тяжесть воспоминаний оседает между нами, как тяжелый туман.