Рокот его голоса звучит как колыбельная, его вибрация успокаивает мою щеку, а прикосновение подбородка к голове создает ощущение безопасности.

— Он… — Он с трудом сглатывает. — Он спас меня. Он приютил меня, дал мне работу и защитил то, что для меня важнее всего. Он заботится о людях, которые ему преданы. Он стал для меня больше отцом, чем мой собственный.

Я использую эту брешь в его обороне, чтобы узнать больше о его жизни. Мне интересно, что делает мужчину, который обнимает меня, таким, какой он есть.

— Ты совсем ничего не помнишь о своей матери? — Спрашиваю я.

Мы с мамой всегда были близки, и это особая связь, которую, я знаю, ничто не заменит. Осознание того, что он никогда не испытывал такой близости, разрывает мне сердце.

Прижимая кончики пальцев к его груди, я жду в тишине, не желая, чтобы мой голос разрушил этот момент. Его кожа теплая и упругая, а аромат опьяняет. Его слова, его тепло и запах уносят меня прочь, облегчая боль и разрушая стены, которые нас разделяют, перенося меня в его прошлое.

Я охотно погружаюсь в этот спасательный круг.

— Я не уверен, я почти ничего о ней не помню… — он делает паузу. Его тело напрягается, как будто разговор о ней причиняет ему физическую боль. Я задаюсь вопросом, что же с ним могло случиться, если его тон стал таким холодным и пустым. — У меня остались воспоминания о её улыбке и словах, произнесённых шепотом у моего затылка. Но я не уверен, вспоминаю ли я её, звук её голоса или её внешность, или же это просто другая женщина, которая была частью моего детства. Как будто мои воспоминания заблокированы, и я не могу вызвать в памяти ни одного образа, связанного с ней.

— Значит, ничего? — Спрашиваю я, желая, чтобы он продолжал говорить.

Он с трудом сглатывает, и этот звук оглушает.

— В моей голове мелькают образы. Они похожи на фотографии, на которых мир словно застыл, но я могу перемещаться по ним, как в каком-то подвешенном сне. Самым ярким воспоминанием для меня является момент, когда я открываю дверь в комнату, где она находилась. Я не знаю, где я был раньше — в нашем доме или в чьем-то ещё. Занавески были неплотно задернуты, и свет освещал её лицо, словно нимб. Я не могу сказать, было ли это солнце, уличный фонарь или что-то другое… Дверь скрипнула, когда я её открыл, и я осторожно прошел по полу. Мне пришлось быть осторожным, чтобы не наступить на какие-то вещи, разбросанные по ковру. Я не могу вспомнить, что это было — одежда, бутылки или коробки из-под пиццы. Просто мусор. Но на ковре я заметил пятно в форме сердца. Кажется, дверь была приоткрыта…

Его голос звучал словно в трансе, с нотками ностальгии и боли. Я словно перенеслась в ту комнату, где он был. Закрыв глаза, я представила свет, проникающий через окно, беспорядок и пятно на полу.

— Я помню, как слегка пошевелил её, чтобы проверить, проснулась ли она. Её тело слегка вздрогнуло, но она не открыла глаза. Удивительно, но я отчётливо помню всю сцену, что бы это ни было, но не могу вспомнить, как она выглядела. Я не знаю, были ли у неё светлые или каштановые волосы, голубые, зелёные или серые глаза. Должно быть, шторы все же были задернуты, потому что в этот момент свет не проникал внутрь, и моим глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте. Тушь размазалась у неё под глазами, губная помада скатилась с губ, а на щеке виднелся красный след. Я обнаружил кровь, но почему-то это меня не шокировало. Я просто помню, что она показалась мне красивой. Эти воспоминания настолько яркие, но если ты спросишь меня, какой была наша повседневная жизнь, где мы жили, какие люди нас окружали, я не смогу тебе ответить. Я помню лишь отчаянное желание защитить её…

Он замолкает, и единственные звуки, которые я слышу, — это стук его сердца и ровное дыхание.

— Ты думаешь, это произошло после того, как ты оказался на улице?

Райкер выдыхает ровный поток воздуха.

— Я не знаю. Я не могу сказать точно, что заставило меня уйти. Я не помню, принял ли я решение сам, или она вынудила меня, или у меня не было другого выбора. Я помню, как прятался в сене и готовил постель для… — Его голос снова затихает.

Я поняла, что он что-то скрывает. Это часть его жизни, о которой он не хочет, чтобы я знала.

— Но я отчетливо помню все, что произошло потом. Я помню, как Старший привел меня к себе домой. Я помню, как наполнял свой желудок едой и засыпал в кровати, которая, казалось, была соткана из облаков.

— Старший? — Переспрашиваю я, акцентируя внимание на имени.

— Да, я так его называю, — отвечает Райкер.

Он больше ничего не объясняет, и я не настаиваю. Почему-то я знаю, что это было бы бесполезно. Сделав глубокий вдох, он усиливает хватку на моём затылке, как будто черпает силу из меня, а не наоборот. Его следующие слова вырываются быстро, словно причиняют боль, когда проходят через горло, и ему нужно произнести их, пока они не обожгли его.

— Я в долгу перед ним. Он спас меня. Вот почему я делаю то, что делаю. Вот почему я здесь, с тобой.

Я лежу неподвижно, надеясь, что он продолжит говорить. Теперь его сердце бьётся быстрее, но по-прежнему ровно и без перебоев. Я чувствую, как мышцы его челюсти двигаются взад-вперёд, как будто он обдумывает, что сказать дальше.

— В некотором смысле, они моя семья. Как бы ужасно это ни звучало, они — единственная семья, которую я когда-либо знал, или, по крайней мере, которую я помню. Он глубоко вздыхает и ищет в темноте мою руку, переплетая свои пальцы с моими, а другой рукой зарываясь в мои волосы. — Вот почему.