– Мам, я не понимаю, почему кто-то так сделал, – говорю почти шепотом я, когда мы сидим на кухне вечером.

–Ты может, не устала, раз еще в силах думать о всякое ерунде? Тогда иди в зал и тренируйся, пока не отключишься. – Дан мне ответ. Неужели все родители общаются с детьми вот так?

Сглотнув, я отодвинула от себя тарелку и поднялась из-за стола. В этот момент ты вошел на кухню, а может ты давно там стоял. Мы не обмолвились ни словом, но и без слов понятно, что ты радуешься, когда мне плохо.

20 октября

Мы стоим у станков, разрабатывая мышцы, шаркая носками ног по полу. И Лана вполне ожидаемо получает на занятии выговор. Она допускает ошибки, которые в ее случае допускать нельзя.

– Где ты вообще витаешь? Мне переставить тебя с середины в боковушку? – кричит педагог.

Кириленко едва сдерживает слезы, потому что у центральной палки всегда стоят лучшие ученики класса, а в профессиональном балете, солисты. Боковушки для тех, кто выполняет упражнения хуже, они кто-то вроде рабов, необходимых для создания идеального образа дворянина, в нашем случае “Примы”.

Даже на тренировках действует строгая иерархия, которая редко меняется. Попасть в центр равносильно тому, что оказаться среди звезд – на аллее славы. А если тебя выгоняют на боковую палку – это провал, похлеще катастрофы. Изначально, я тоже стояла среди неудачников, но с недавних пор мое место у центральной палки, что бесит многих девочек.

Исключения почти не делают. И в то же время, я стала этим исключением.

После занятий, в раздевалке, я слышу разговор Ланы с подругами.

Ты бросил ее. Сказал, что она ужасно целуется и настолько худая, что тебе стыдно появляется с ней в компании своих друзей. Я не знаю, радоваться или нет, что ты поступил так с девушкой, которая, скорее всего, меня недолюбливает.

Хотя… ты все-таки ужасен. Так нельзя поступать. С девушками нельзя.

Интересно, зачем ты это сделал?

14 апреля

В тринадцать лет меня впервые приглашают на свидание. И это не мальчишка с улицы, а один из одноклассников Гордеева. Он высокий, выше меня на две головы, но худощавый. У него очаровательные ямочки на щеках во время улыбки и прикольная майка с эмблемой группы Линкин Парк.

Он пожимает мою руку, называя свое имя. Максим. Звучит классно. И ладонь у него теплая, приятная, словно он пользуется специальным кремом, чтобы не было грубоватости на коже. Вообще я не планировала до восемнадцати общаться с мальчиками, но этот так мил, и у него смешные шутки. Поэтому я решаю после тренировки пойти не отдыхать как обычно, а идти с ним гулять.

Но мое решение не нравится тебе.

Ты подлавливаешь меня в коридоре, перегораживаешь дорогу и строго смотришь. Мы все-таки на линии войны, наверное, не будь мамы на моей стороне, ты мог бы учудить что-то ужасное.

– Не смей лезть к моим друзьям, – грубо приказываешь, смотря прямо мне в глаза.

– Твой друг сам меня пригласил, не ты, – бурчу я. – Поэтому, отойди.

– Дашка, – раньше ты никогда не обращался ко мне по имени, обычно “тыкал” или говорил “эй”. Для меня это что-то новенькое. – Предупреждаю. Иначе будешь жалеть о последствиях.

Я ничего не отвечаю, лишь задираю носик и обхожу тебя дугой. Мне наплевать на твои слова, как и тебе на мои. Я искренне не понимаю, почему ты так эгоистично себя ведешь: хватаешь меня за запястье, и наши взгляды в этот момент пересекаются. Твой глубокий и мрачный, словно ночь перед бурей. В твоих глазах такая решимость, нескрываемая сила и уверенность, что я интуитивно вся сжимаюсь.

– Глеб, – только и могу выдать, стараясь отвести взгляд первой. А ты лишь сильнее сжимаешь мое запястье так, будто вот-вот сломаешь мне руку.

– Когда ты уже перестанешь быть такой дурой?

– Сам такой! – взрываюсь я и дергаю руку.

Ухожу, нет, убегаю. И наплевать, что со стороны мой побег, вероятно, выглядит трусливо. Лучше держаться от тебя на расстоянии, нежели пытаться подружиться. Ты уже дал понять – семьей нам не стать. Я навсегда чужачка в твоем сердце. Рядом со мной тень твоей ненависти.

Но несмотря на этот разговор, я все равно принимаю решение идти на свидание с Максимом в следующую субботу в семь часов вечера. Впервые вру маме, иначе она бы не отпустила. Для нее наличие друзей, когда есть балет – табу. Мне неприятно ее обманывать, и при разговоре я слишком открыто тереблю края плиссированной юбки.