Граф посмотрел мне в глаза, и в его взгляде я прочитал не только согласие с моим предложением, а, одновременно, и благодарность, что я готов взять на себя прикрытие переправы. Опытный полковник хорошо понимал, что только артиллерия сможет сдержать кавалерию Мюрата, если она прорвется к берегу реки. А артиллерия сейчас имелась только у меня в отряде.

— Хорошо, князь. Я отдам приказ. Мы должны быть сейчас едины, как никогда прежде, — произнес он, и его голос прозвучал твердо и решительно.

Я кивнул, ощущая, как в воздухе витает напряжение. Вечерняя тишина зимнего леса, прерываемая лишь шорохом ветра, казалась мне предвестником грядущих испытаний. И я, похоже, не ошибся. Как только наши драгуны вылетели из-за очередного поворота дороги прямо на французов, разрядив во вражеских разведчиков свои пистолеты, французские гусары, потеряв половину своих всадников в короткой и неожиданной для них стычке, вопреки моим ожиданиям, не стали преследовать наших кавалеристов. Тот, кто командовал ими, здраво, в сущности, рассудил, что находятся они, во-первых, в меньшинстве, а во-вторых, впереди их может поджидать засада, раз на дороге к монастырю обнаружился неприятель.

Как бы там не было, наполеоновские гусары сразу же развернулись обратно и ретировались. Впрочем, также поступили и наши драгуны, выполняя мой приказ. Все свидетельствовало о том, что и французские всадники, посланные в разведку, выполняли подобное распоряжение не вступать в бой при обнаружении неприятеля. И это было плохим знаком для нас. Ведь умный противник всегда страшнее глупого.

Потому, как только французские всадники ускакали обратно за холм на своих резвых конях, я почувствовал напряжение еще большее. Ведь за разведкой, наверняка, вскоре последует неприятельская атака. Немного меня обнадеживало лишь то, что закат уже догорал, зловещее багровое солнце село за лесом, и над зимним лесом распространялись сумерки. А французы, насколько я знал, не любили воевать ночью. Тем более, чтобы добраться к монастырю, им придется проскакать по узкой лесной дороге. И, как только наши драгуны вернулись в лагерь, я приказал солдатам валить деревья поперек дороги, устраивая на ней баррикады, которые должны задержать неприятеля, если он все-таки попрет на нас в темноте.

А в том, что французы атакуют нас в самое ближайшее время, я даже не сомневался. Я понимал, что, если и не ночью, так на рассвете они обязательно нас настигнут. И единственный наш шанс избежать разгрома от маршала Мюрата сейчас состоял в том, чтобы успеть переместить войска в Здешов и занять оборону с опорой на тамошнюю крепость. Выслав для наблюдения за местностью разведчиков на все угрожаемые направления и приняв командование над теми австрийцами, которых предоставил мне граф, я поспешил к башне, где находилась Иржина и ее родственницы, чтобы лично проследить за их безопасной эвакуацией.

Я нашел баронессу возле ее брички и фургонов, приспособленных для нужд беженок. Иржина стояла возле крыльца монастырской башни, наблюдая за тем, как ее слуги грузят дорожные сундуки.

— Князь, мне страшно. Я не понимаю, чем вызвана такая поспешность отъезда. Возможно, теми выстрелами на дороге, которые все мы слышали совсем недавно? Мои родственницы только что как-то обустроились здесь, а теперь им снова приходится собираться в дорогу. Моя тетя до сих пор жалуется на недомогание, она в очень плохом настроении и все время ворчит. Да и у всех остальных настроение не лучше, — проговорила вдова, когда я подошел к ней поближе и встал рядом.

— Не бойтесь, баронесса. Поспешность вызвана тем, что австрийцы наконец-то достроили деревянный мост через речку, — сказал я, стараясь, чтобы голос мой звучал бодро, и умолчав о том, что в окрестностях обнаружены французские разведчики маршала Мюрата.

Иржина внезапно повернулась в мою сторону и, взглянув мне прямо в глаза, проговорила порывисто:

— Вы все еще нуждаетесь во мне, князь?

Я кивнул и подал ей руку. Вокруг нас царила суета. Все собирались в дорогу, и никто не заметил, как я, улучив момент, увел молодую женщину в старые палаты монастырского настоятеля, где в эти минуты никого не было. Там я обнял и поцеловал ее. Но, Иржина быстро отстранилась и произнесла запальчиво, на грани истерики:

— Ты все еще не понимаешь, на что я решилась ради тебя, Андрэ, осмелившись на этот побег из Гельфа и подвергнув опасностям жизни своих ближайших родственниц! О, я, разумеется, понимаю, что ты поступил ради меня гораздо хуже, что ты изменил со мной своей законной жене, но сейчас это не имеет для меня никакого значения! В тот день, когда у меня хватило решимости оставить замок моего покойного мужа, чтобы пуститься вместе с тобой в это опасное путешествие, я поставила на кон все, что у меня было. Я подарила тебе свою любовь и бросила к твоим ногам всю свою привычную жизнь! И теперь, оказавшись посреди всех этих ужасных событий, сражений и смертей, которые сопровождают всю эту страшную поездку, я уповаю лишь на тебя, Андрэ, и на твою добрую волю. Я же обыкновенная слабая женщина, и неужели тебе не понятно, что мне постоянно страшно находиться в таком положении, когда я уже сожгла все мосты за собой, а вокруг меня лишь хаос? Так могу ли я надеяться на тебя?

Высказавшись очень откровенно, Иржина замолчала, а ее красивые глаза наполнились слезами, которые она начала вытирать белым кружевным платочком, достав его из рукава своей шубки. Я стоял внутри анфилады разрушенных комнат, глядя на эту восхитительную женщину и ощущая, как холодок тревоги проникает мне в самую душу. Слова Иржины, полные отчаяния и страсти, звучали в моих ушах, как тревожная мелодия, в которой переплетались страх и надежда. В этот момент я отчетливо понимал, что наша встреча — это встреча разных эпох и взглядов на мир, столкновение двух наших разных судеб, полных противоречий и собственных страстей, которые никак не могли быть схожими, но, несмотря на все это, мы вполне понимали друг друга.