В этой войне 1805 года, идущей прямо сейчас между Третьей коалицией и наполеоновской Францией, Мюрат командовал резервной кавалерией и показал себя большим хитрецом. Обманом о перемирии он захватил мосты через Дунай возле столицы Австрии, что позволило французам без труда занять Вену. Вот только, самого Мюрата чуть позже подобным же образом обманул Кутузов, сумев убедить французского маршала в заключении мира, которого, на самом деле, никто не заключал. Но, пока Мюрат проверял, заключен ли мир, Кутузову хватило времени, чтобы отвести русские войска из-под удара. Так что, этот французский маршал, хоть и прослыл лихим рубакой, но, как мне помнилось, Наполеон говорил о нем, что «у Мюрата было много отваги и мало ума».

И вот с таким вражеским военачальником, со всеми его талантами и недостатками, мне вскоре предстояло схлестнуться на поле боя. Силы Мюрата уже выдвигались против нас в ночи. И я ощущал их грозное приближение буквально кожей. Тем не менее, я не думал о том, что Мюрат набросится на какой-то заброшенный чумной монастырь всей мощью, которая имелась в его распоряжении. А, насколько я помнил, в битве при Аустерлице под командованием у маршала находились до семи с половиной тысяч кавалеристов. Вот только, конной артиллерии у его корпуса было немного, всего 3 или 4 батареи по 6 орудий. И сейчас против нас одновременно все эти силы, разумеется, не будут задействованы. Должно быть, по лесной дороге от Вестина выдвигался в нашу сторону лишь передовой отряд. Но и одного кавалерийского полка с поддержкой конной артиллерии с лихвой хватит, чтобы разгромить наши силы прикрытия у переправы.

Время перевалило за полночь, луна освещала руины древнего монастыря, стоящие посреди заснеженного леса, и в морозном воздухе витало предчувствие грядущей битвы, а я стоял на башне, погруженный в раздумья о том, какая участь уготовлена мне в предстоящем сражении: стать побежденным или победить самому? Вглядываясь в сторону севера, я видел, как на участке дороги, хорошо просматривающемся с башни там, где эта дорога выходила из-за соседнего холма, показались огоньки факелов. Это французские пехотинцы освещали дорогу кавалеристам, двигавшимся в темноте очень осторожно и потому медленно. Наблюдая за неторопливым приближением неприятеля и ежась от холода в своей шинели, я почему-то подумал, что война, как и зима, не знает пощады, она всегда безжалостна и холодна к человеку.

Продолжая думать о вражеском военачальнике, я ловил себя на том, что Мюрат, с его хитроумными замыслами и лихим нравом, вызывал у меня смешанные чувства. Я знал о его славе, но, она была какой-то противоречивой. С одной стороны, он ловко обманул австрийцев, заставив князя Ауэрсперга поверить в мнимое перемирие, которое не имело под собой основы. Но, с другой стороны, как говорил Наполеон, у Мюрата было много отваги и мало ума. И это сочетание легко могло стать для маршала, как благословением, так и проклятием в предстоящей битве.

Я понимал, что, несмотря на всю его храбрость, Мюрат отнюдь не был безупречен. Его умение хитрить и давить неприятеля лихим кавалерийским наскоком гарантировало победу далеко не во всех случаях. Например, князь Багратион, который командовал арьергардом нашей армии, вполне успешно этому Мюрату противостоял, успешно маневрируя. Разумеется, я не мог позволить себе недооценивать противника. Но, силы Мюрата, которые уже выдвигались в нашу сторону в ночи, не могли быть сейчас очень уж большими. Вряд ли маршал так быстро привел все свои войска в Вестин, чтобы оттуда атаковать нас. Хотя, кто его знает?

Думая о предстоящем сражении, я чувствовал, словно время замедляет свой бег. А мое восприятие пространства ограничивается полем предстоящего боя. Как будто и время, и пространство вокруг меня готовились к неизбежному столкновению. Все чувства мои обострились до предела. И каждый звук, каждый шорох в лесу, приносимый ветром, напоминал мне о том, что я нахожусь на пороге грандиозных перемен, которые способны повернуть историю этой войны совсем в иную сторону. Быть может, я, как попаданец, все-таки изменю этот мир 1805 года, хотя бы тем, что смогу остановить Мюрата возле этой переправы через речку с названием Ракитная?

Поручик Федор Дорохов снова вызвался возглавить нашу разведку. Поскольку кавалерии у нас осталось мало, не больше взвода, и сколько-нибудь эффективно противостоять многочисленным французам в открытом бою она никак не могла, я разрешил Дорохову задействовать в качестве разведчиков всех наших всадников. Чем больше я общался с Федором, тем больше понимал его. И он уже виделся мне не циничным нарушителем воинской дисциплины, а храбрым офицером, настоящим героем с огненной душой и с непоколебимой решимостью, который с каждым днем все больше ощущал на себе бремя ответственности, вырастая, как командир, в профессиональном плане. Ведь Дорохов в последнее время внимательно слушал мои замечания по тактике, впитывая новые знания. В нашем трудном походе он постоянно старался добровольно брать на себя самые трудные боевые задания. И потому он сделался примером и символом надежды на победу для всех наших кавалеристов, которые, несмотря на свою малочисленность, горели желанием еще и еще раз поквитаться с французами за поражение при Аустерлице. В глазах у поручика почти всегда светился задорный огонек, а его саркастическая улыбка и грубый армейский юмор поднимали моральный дух наших бойцов даже в самые мрачные часы противостояния с неприятелем.

Ночь окутала леса, и холодный ветер усилился. Он гудел в кронах деревьев и в развалинах монастыря, словно предвещая бурю. Дорохов собрал всех своих всадников, каждый из которых был готов отдать жизнь за своего командира. Поручик знал, что в условиях ночной разведки любая мелочь могла стать решающей. И потому перед выходом он еще раз тщательно инструктировал каждого разведчика, как следует действовать, чтобы не попасться на глаза французам и, в то же время, получить сведения о них. Вскоре в ночи наши разведчики уже осторожно небольшими группами пробирались в разных направлениях, отслеживая перемещения неприятеля. Каждая группа всадников четко знала свою задачу. Одни направлялись к дороге, другие — к реке, третьи осторожно пробирались по ночному лесу, покрытому снегом. Прошло какое-то время, и гонцы от этих разведывательных групп начали возвращаться в наш штаб, принося вести, из которых постепенно складывалась картина вражеского замысла.