— И без теплой одежды?

Клер замерла. Потом лицо ее вдруг обрело подвижность. Глаза вспыхнули, брови поползли наверх:

— Да, он был в костюме, без верхней одежды. Хотя было очень холодно. Я в душегрейке ужасно замерзла. Но... если он призрак, то ему же не холодно? — она села рядом с Эллой, — и тогда он должен быть одет так, каким я помню его при жизни. Только... только передо мной был живой человек, Элла! Я абсолютно уверена в этом!

Элла молчала. Клер смотрела ей в глаза, и щеки ее заалели, губы приоткрылись, будто она очнулась от долгой спячки и превратилась в ту Клер, что просила Эрнеста целовать ее. За какой-то миг мраморная статуя ожила, и перед Эрнестом снова была живая женщина.

— Это очень важно, Клер, — Элла смотрела на нее, задумчиво мешая в чашке уже несуществующий сахар, — это очень важно. Спасибо, что поверила мне. Мы никогда не дружили с тобой, но поверь, я не дам тебя в обиду.

Вскоре Элла засобиралась домой, быстро встала и уехала.

Стало тихо. Клер сидела, сложив руки, и слушая, как большие часы отсчитывают время.

— Что задумала Элла? — наконец спросила она, переведя глаза на Эрнеста.

Он пожал плечами.

— Элла сказала, что у нее есть разные подозрения. После твоего побега из дома в вашей семье происходят бесконечные ссоры, а отец ваш попался на измене. Елена Рудольфовна рвет и мечет. Элле удалось подслушать какой-то разговор, и теперь она знает, как вам помочь.

Снова повисло молчание. Клер встала, подошла к дивану, на котором сидел Эрнест, и опустилась рядом с ним.

— Эри, — глаза ее сияли, — я так благодарна тебе.

— За что? — удивился он.

— Ты единственный, кто у меня остался. Я все время думаю, что же мне делать, если вдруг ты бросишь меня. Ведь я обуза, которая не дает тебе ничего, а только мешает. Я все время в плохом настроении. Я... Я боялась, что сойду с ума думая об этом призраке! И только Элла позволила мне поверить, что все это какой-то морок!

Он заулыбался, и стал таким красивым, что все чувства, долгое время загнанные в самый дальний угол ее сердца под воздействием страха, вдруг вспыхнули с безумной силой. Она залюбовалась им, и руки ее сами собой легли ему на плечи.

— Эри, — из глаз ее вдруг брызнули слезы, — я так рада, что ты у меня есть!

Эрнест притянул ее к себе, боясь, что настроение ее снова изменится, и его страстная Клер снова превратится в живую статую.

— Ты можешь верить мне, Клара, — прошептал он, — я никогда тебя не отпущу. Я люблю тебя.

Она отстранилась, посмотрела на него. Глаза ее сияли слезами, но это были слезы счастья.

— Я тоже тебя люблю, Эри. Очень-очень люблю...

Тут что-то вспыхнуло между ними. Сердце ее пропустило удар, а его губы накрыли ее губы. Где были его нежные поцелуи, которые она помнила с Выборга? Теперь он целовал ее, как в последний раз, до боли впиваясь в ее губы, и Клер отвечала ему тем же, боясь, что он вдруг снова отпустит ее, уйдет, оставив наедине с болезненной страстью и холодом, который столько времени жил в ее душе.

Клер не была девушкой. Эрнест знал это, но все же был разочарован, и, лежа рядом с ней в постели и задумчиво перебирая ее черные волосы, пытался сложить то, что говорила ему вчера Эмма, и то, что он видел своими глазами. Клер уснула, и лицо ее расслабилось во сне, черты ее смягчились, а губы, которые совсем недавно целовали его, приоткрылись. Ему хотелось целовать ее снова и снова, но он боялся потревожить ее сон. Он перевернулся на спину, закинул руку за голову и лежал, смотря в потолок. Все ее призраки были из плоти и крови. Потому что он не верил в призраков, которые способны обесчестить девушку.

...

Внезапно Эрнест увлекся фотографией. Он купил большой черный ящик, и теперь целыми днями возился с ним. Он сажал Клер перед камерой и тренировался на ней делать снимки. А потом возился с пленками и фотокарточками, радостно показывая Клер, как умело заштрихованы лишние на фотографии детали.

Клер в фотографии ничего не понимала. Ей нравилось позировать, а потом любоваться на свои портреты, не более. Зато Элла, приходившая к ним раз дня в три, была в восторге. Она вместе с Эрнестом возилась с реактивами, и в итоге пальцы ее стали шершавыми, а ногти ломкими. Но такая мелочь не могла остановить Эллу. Она тоже позировала, а потом колдовала над карточками, и на свет появилось несколько ее портретов без изъянов. Элла смотрела с фотографий веселая и кокетливая, с правильным овалом лица, пухленькими губками и темными ресницами.