“Вот тебе и матерый шпион”. История с поимкой показалась Раисе исключительно противной. Да и не ей одной. Даром что ли Луша так старательно драил потом палубу, чтобы на ней не осталось ни малейшего следа незваного гостя.

Проще, если бы это был враг настоящий, вроде того мордастого немца у мотоцикла, а не жалкий человек с пропитым лицом и округлившимися от ужаса глазами. Пока его запихивали в шлюпку, он кивал головой как китайский болванчик и повторял: “Я все скажу, я все скажу”, будто мог знать чего путное.

Видела Раиса такой животный страх. До войны еще. Не был тот человек ни шпионом, ни врагом народа, ни изменником. А был — убийцей. Пробравшись ночью на склад у железнодорожной станции, он ударом по голове оглушил и дважды ударил ножом сторожа. Но грабителя заметили путевые обходчики, поймали и скрутили.

Их привезли в больницу обоих. Сторожа, которого наспех постарались перевязать, и грабителя, изрядно помятого, рука у задержавших была по-пролетарски тяжелая.

Сторож умер тут же, в приемном покое. Два удара “финкой” под сердце. Его убийца сидел скорчившись на лавке и точно так же трясся. А когда понял, что сторож мертв, просто упал в обморок. Понятно, пока тот был жив, грабитель мог надеяться на снисхождение в суде, мол не убил же. А теперь за разбой его скорее всего ждал расстрел. Вот таким же сиплым голосом, как этот, грабитель повторял одно и то же: “Я не хотел, я не хотел…”

Раиса помнила, как обрабатывала потом йодом содранные кулаки кого-то из железнодорожников. И как начальник белобережского отделения милиции, говорил, что один грабитель — это еще половина дела, гораздо важнее поймать того, кому он собирался продать награбленное, того, кто навел его на склад, это будет посложнее.

Так и здесь. Купить за водку, табак, харчи и, небось, обещания учесть службу, ракетчика из забродыг и жуликов немцы могут запросто. Видали мы таких, за бутылку он и Родину, и мать родную продаст. Поймать бы того шпиона, что вручил ему ракетницу и объяснил, какие сигналы подавать! Об этом, наверное, думал тот лейтенант, и потому был он так мрачен, а вовсе не потому, что жалел, что шпиона без него изловили. Толку-то с такого шпиона?

В Камышин "Абхазия" пришла ночью. На город вечером случился большой налет, порт окутывал дым с едким пороховым запахом. Рядом с ними высаживалось на берег пополнение, бойцов привез маленький однопалубный пароход с тонкой длинной трубой, похожей на папиросу.

“Абхазия” брала не людей, а груз, с нее бодро тащили ящики, говорили вроде, что с минами, потому пароходу безусловно здорово повезло, что не нарвался на бомбежку по пути. Сходни под ногами скрипели и раскачивались.

— Как оно там? — спрашивали вновь прибывшие на пристани.

— Нюхнешь пороху — узнаешь, — коротко ответил кто-то из раненых, ожидавших посадки на пароход. — Табачку не будет?

С кормы “Абхазии” еще тащили последние ящики, а в носовой части по сходням уже плыли на борт носилки. У причала возвышалась фигура врача, отвечавшего за эвакуацию, который одновременно и распоряжался и о чем-то спорил с Дубровским, отчаянно жестикулируя. Он был без фуражки, и голова его, очень светлая, не поймешь в потемках, русая или седая, словно служила ориентиром санитарным машинам с их укрытыми маскировочными чехлами фарами. Казалось, что машины сильно щурятся, пытаясь в темноте различить, куда им подойти.

Похоже, разговор шел о том, сколько человек еще способна взять “Абхазия”. По слухам, которые в порту разносятся быстрее сквозняка, по пути от Камышина на Саратов образовалась какая-то пробка на железной дороге. То ли разбомбили пути, то ли просто скопилось много составов.

Очень скоро на пароходе вовсе не осталось свободных мест. Заняли и кают-компанию, и частично аптеку, даже коридоры. Казалось, "Абхазия" заметно осела в воде.

Ниже Камышина ходу судам теперь не было. Говорили о тяжелых боях, о том, что Волга перерезана, но продвинуться дальше немец не может и не дадут ему. И без сводок было понятно, что там, впереди, сила ломила силу.

— На нашем участке только за ночь четырежды фриц в атаку лез! Прут как медом намазано, мы их в зубы, раз, другой — все равно прут. Умоются. Еще как умоются!

— Обязательно. И захлебнутся, не сомневаюсь. Раиса, морфий!

В перевязочной душно из-за закрытых окон и светомаскировки. У Раисы кружится голова и нехорошо выламывает болью правое плечо, отмотала руку, таская носилки. "Ладно, не стеклянная!" Главное, ничего не выронить, если закружится голова.

— Коллега, откуда к нам опять столько плохо обработанных? Проверить по документам немедленно, пока не отошли от Камышина. Я рапорт подам!

— Вениамин Львович, к черту рапорта. То, что их до нас сейчас довезли — уже подвиг. Маша, следующего!

Впервые Раиса не заметила, как отчалила "Абхазия". Только когда автоклав заново загружала, поняла, что они уже далеко от берега. Хоть на пять минут выбраться на воздух получилось ближе к рассвету. Ночь была облачной и прохладной, осень понемногу вступала в свои права. Наконец можно стащить косынку и распахнуть ворот навстречу прохладному речному ветру.

— Товарищ военфельдшер, можно обратиться? — маленькая и очень серьезная девчонка-санитарка вынырнула из темноты, будто бы у Раисы из-под локтя. Та сначала поправила привычно, что "не можно, а разрешите", но тут же махнула рукой. Все свои, что она в самом деле?