— Знакомо? Где училась? — тут же спросила Ведерникова. Услышав про Москву и курсы, сказала, что Раисе здесь очень сильно повезло — и по делу их прошла, и вовремя. Опять это надоевшее слово! Хотя здесь Ведерникова права, действительно вовремя пришлось.

— Кадровый военврач учил, да еще и работала с ним потом — это очень много! С таким командиром всегда начинать легче, если сама гражданская, — подтвердила новая знакомая. — Я до сих пор не пойму, как первые полгода справлялась. Собрали нас с бору по сосенке. У начальника нашего тогдашнего стаж был — три года в районной больнице вторым хирургом, начмед — тот вообще поликлиникой заведовал. Ну и я, травматолог. Все, что в институте по военной хирургии читали, из головы повысыпалось.

— Да что там читали, — закивала Родионова. — Я только кружки, стрелочки да аббревиатуры помнила. Так что с военным в командирах работать всяко легче, он хоть понимает, что к чему. Помню, как к нам в сорок первом, только работать начинала, хирург-консультант фронта приехал. Вроде разместились наконец-то как надо, по уставу. Все натянули, все расставили, как на картинке. Палатки не провисают! А он такую трепку мне устроил, как вспомню — до сих пор уши горят. Только на инструменты глянул: «Да они же тупые у тебя!» Так разнес! Ты что, говорит, думала, что заточенные скальпели сами собой в шкафу заводятся? Чем работать собираешься? До третьих слез довел…

— А товарищ Прокофьева, она кадровая?

— Ольга Никаноровна-то? Конечно, она в Ленинграде училась. Но к ней и мы уже попали с опытом, не абы как, — объяснила Лескова. — Я еще зимой добилась перевода сюда из ППГ, Анечка — наше весеннее пополнение. В дивизии как уговорились, к Прокофьевой направлять только женщин.

Прозвище «бабье царство» здесь, оказалось, никого не обижало. Наоборот, носили с гордостью.

— Когда сюда Кочеткова перевели, — усмехнулась Анна, — мы сначала подумали, что его к нам в насмешку назначили. Начсандив, помнится, все ворчал, что это мол за подразделение такое, мужского духу считай нет, за вычетом санитаров. Непорядок!

— Ладно тебе хихикать, — прервала ее Лескова. — Хороший ведь врач, аккуратный. Сам добровольцем ушел, в тылу душа не выдержала, бедолага. Как в феврале Ростов освободили, следа ведь своих не нашел, ни жены, ни дочек. Я своих чудом считай вывезла, успели из-под Смоленска выскочить.

Муж Лесковой сейчас был на фронте, летчик-истребитель, с сорок второго уже командир эскадрильи. А мичман Родионов, штурман с Балтики, с сорок первого числился пропавшим без вести.

Над постелью Ведерниковой в изголовье тоже приколота фотография в самодельной рамке из плексигласа — она сама, представительный мужчина с бородкой, военный, с капитанскими шпалами в петлицах, и девочка с косичками. Артиллерист Ведерников давно уже майор, а девочке исполнилось семнадцать лет, и она, приписав себе год, сбежала на фронт. Связистка, уже младший сержант.

Раисе вспомнились ее шумные соседушки, Светлана и Лелька. Где-то они сейчас? Не сбежала ли Лелька, как дочка Ведерниковых? С нее сталось бы. Далеко, как же далеко сейчас Белые Берега. Даже забываться стало все — улицы, лица.

Ждал ли кто с фронта Дубровского? Где сейчас родные Нины Федоровны? Кого из своих товарищей найдет Раиса, когда освободят Крым? Найдет ли хоть кого-нибудь? Хоть могилы? Нет ответа, а думать о том — только душу себе терзать.

“Бабье царство” бережет фотокарточки родных, ждет писем, плачет небось втихомолку по ночам, у каждой из трех женщин, трех матерей, своя память и свое горе.

Раису уколола вдруг горечь, холодная и острая. Не зависть, не печаль, но тихая боль. Никогда не разделить ей с ними того чувства, с которым Родионова сейчас показывает детские рисунки, что пришли ей нынче в письме. Хотя казалось бы, к тридцати годам с бездетностью можно и смириться. Самое нелепое, что и тут Раисе говорили когда-то: “это вам еще повезло, тиф и не так сказаться может”.

Перед сном Анна читала, как читают студенты перед экзаменами, сжав руками виски и чуть шевеля губами. Она очень высокая, даже когда сидит, видно, что в землянке ей тесно. Встанет — и головой в потолок упрется.

— Глаза портишь, — выговаривала ей Лескова. — Ложись давай, сейчас командир заметит, что не спим, всем достанется на орехи.

И в самом деле спать пора. Начальство тут строгое. Засыпая, Раиса, чтобы отогнать печальные мысли, старательно представляла себе стол с инструментами, разложенные веером зажимы, скальпели, пинцеты, крючки… С осени же не работала как операционная сестра! Что-то будет завтра? Оплошать нельзя. “Не быстро, а вовремя”…

Фронт, а с ним армия и дивизия перешли к обороне и занялись всеми теми делами, на которые не хватало времени с первого января.

После первой же с перехода в оборону поездки в штаб армии, Денисенко вернулся и вызвал к себе Огнева.

— Не взыщи, Алексей Петрович, — начал он преувеличенно траурным тоном, — Видать, не судьба тебе вторую “шпалу” носить. Обещал, конечно, но…

Огнев почти вспомнил о приказе от 6 января, когда Денисенко вынул из кармана маленький сверток.

— Вот, все, что смог.