Алексей взял свою кружку и неспеша поднялся:

— Все верно, Степан Григорьевич, за встречу. Не у одного стола, так в одном окопе.

— Типун тебе на язык! — тут же отозвался Денисенко и на старую присказку оба вдруг расхохотались так, что огонек коптилки замигал и чуть не погас. Но Денисенко резко оборвал смех и продолжил:

— Потом отошли на Керчь, эвакуировались, и под Новый год — да ты сам знаешь. Хорошо начали, эх… Ну вот, весна уже, мы к наступлению готовимся. Мы свернутые стоим, начсанарм приказал, ввиду отсутствия вражеской активности, два медсанбата держать свернутыми по очереди. Мол, в наступление пойдем, чтобы за войсками идти. Эх, наступление… В общем, как началось, двинулись мы к указанному месту развертывания, а там как раз немецкие танки кого-то добивают. Мы развернулись и рванули, как гоночные. На фронте части как селедки в бочке, а в тылу никого. За Ак-Монай зацепиться пробовали, наша сто пятьдесят шестая даже удержалась. Почти. Потом соседи посыпались, и все. Комдив приказ успел передать — на листке из блокнота: “Отходить на Керчь немедленно” да подпись. И пошли мы на Керчь. Две машины еще до Ак-Моная с воздуха пожгли, одну там пришлось бросить — сцепление погорело. Еще одна ночью куда-то из колонны делась, продуктовая, с поварихой вместе. Кошкин, сердяга, чуть с ума не сошел, как узнал. В общем, отправил я его потом на повышение квалификации, по профилю. Чтобы голова и руки были бесперечь делом заняты. Жаль парня!

“Вот оно как! Потеряли, значит, Анну Тимофеевну. Тогда понятно, почему до Кошкина ни одно письмо не дошло. В части не числился, — понял Алексей. — Действительно, только посочувствуешь.”

— Но людей я почти всех вывез, и матчасть в основном. И раненых, — Денисенко опустил на стол кружку, будто ставя ей штамп на своем рапорте о том, что и как было сделано. — После эвакуации армпрокурор приказ этот мало что на язык не пробовал, мол, не по форме отдан. Дня четыре нервы мотал. Потом отстал. Дальше — сам все понимаешь. Собрали дивизию, сколько собралось, засунули вроде в спокойное место, начали пополнять… А там влепили нам фрицы по зубам и дальше на Ростов поперли. Но я так понимаю, на Кавказе им на этот раз не выгорело, глядишь, и Сталинград удержим. Да, если что, в том ящике, на котором ты сидишь — пулемет. Трофейный. К нему патронов под тысячу. Наставления опять нет.

— Ты говорил, в дивизиях не хватает…

— Им один пулемет — как мертвому припарки. А этот — мне подарили. Лично мне. Так что, ни пулемета, ни сфигмоманометра я никому не отдам.

— А у тебя и “ривароччи” есть?

— А то. На груди вынес. Последний “ривароччи” Крымского фронта.

— В музей бы его!

— Вот кончится война — сдадим. Даже если разбитый будет, но совсем не утратим — сдам в музей. Справку в штабе фронта вытребую, что именно этот вывезен из Крыма при отступлении, и лично в музей Победы сдам! С фотокарточкой нашей, для наглядности. Только ты уж приведи себя тогда в нужный вид. Извини, Алеша, без усов и бороды тебе уже не солидно. В госпитале так санобработали?

— Ну да, у них там не забалуешь. А ты усы где оставил?

— Да пополнение к нам со вшами пришло. Своими руками сбривал. Теперь надо отращивать, а то как же это, в Берлин да без усов?

— Далеко Берлин. Успеешь.

— Успею. Но ты тоже догоняй, а то что это такое — обкорнали как новобранца! Помнишь, в Финскую, как посыльный по расположению метался: где у вас врач, да не вы, мне того надо, что на товарища Дзержинского похож! Сейчас давай на отдых, с утра с личным составом познакомишься, а вечером стрельбы устроим. Будем через день, стрельбы да “вечернюю школу”. И комиссара бы нужно найти толкового. Ты же про приказ Макарова рассказывал, про попадания, даже предположительные?

— Я.

— Ну вот. Очень нам эти попадания нужны. Хотя бы предположительные…

День начался тихо. Фронт стоял в обороне и Денисенко, как и обещал, устроил стрельбы, благо места для этого в степи — хоть отбавляй. В отличие от Перекопа, здесь стрелковой подготовкой занимался охотно и старший, и младший состав. Весть о банде в собственном тылу была веским основанием учиться стрелять.

Практической частью обучения занимался старшина из эвакуационно-транспортного взвода, молодой и очень подвижный, несмотря на почти негнущееся колено. В медсанбат его назначили недавно, признав не полную годность к строевой. Старшина досадовал из-за своей хромоты, определенно пожизненной, и был только рад хоть так приблизиться к настоящей боевой работе. Правда, с женской частью личного состава он как-то уж черезчур усердствовал, и не прошло и часу, как сестры и санитарки такому положению дел возмутились.

— Товарищ военврач первого ранга, — самая старшая из девичьей нестройной команды, сержант, рапортовала Денисенко четко как на смотру, — мы со старшиной Пепеляевым больше заниматься не можем!

— Это почему, позвольте узнать? Чем вам старшина не угодил?

— Тем что он… — она моментально покраснела так, что веснушки пропали и не сразу нашла подходящий ответ, — Ведет себя не по уставу! Говорит, что винтовку не так держим, а сам…

Старшина на такой демарш даже обиделся. Он, дескать, не думал даже никого хватать, а как объяснить, когда стрелок приклад не в то место упирает. “Всю красоту отобьет себе, дуреха! — оправдывался он, отчаянно жестикулируя для большей наглядности, — Я ей показываю, как надо, а она в крик: “Ой, уберите руки, товарищ старшина! А я что? Как еще растолкуешь-то?”

Но Денисенко уже все понял:

— Так! Старшина Пепеляев обучение женской части личного состава не ведет. С медсестрами занятия по стрельбам поручаются старшему сержанту Мурадовой.

Старший сержант, худощавая, невысокого роста, со жгуче-черными глубоко посаженными глазами, коротко ответила: “Есть!”, а старшина просто застыл с разинутым ртом, осекшись после: “Баба…”. Приказ командования наносил немыслимый урон его самолюбию, но вслух же о том не скажешь!

— Для сдавших зачет отдельные стрельбы на триста метров по мишени номер девять, — командир оставался невозмутим. — У вас, товарищ старшина, сорок один, это очень хороший результат, свой значок ворошиловского стрелка вы подтвердили. Но у Мурадовой — сорок семь.

Старшина выглядел настолько удивленным, что попросил у Денисенко мишени. Долго изучал свою и мурадовскую, даже на просвет зачем-то поглядел.

— Кто же вас так стрелять-то выучил, товарищ старший сержант? — спросил он хмуро, полностью признав свое поражение.

— Отец учил. А потом муж. В горах.

Маленькая женщина в защитной косынке с приколотой к ней звездочкой с пилотки будто и не заметила его замешательства. Начальству откозыряла как положено, разрешите, мол, идти, и увела девушек учиться дальше.