Вечером первого дня конференции Денисенко, разумеется, нашел среди приехавших коллег Эпштейна. У того, кроме пачки исписанных бисерным почерком листов, было с собой еще два здоровенных трофейных фибровых чемодана с надписями: “Не ронять!”.

Эпштейн с простительной гордостью объяснил, что сумел пробить своему ППГ два доклада. Секрета из тем он не делал и, кажется, был готов доложить и в неформальной обстановке. А чемоданы, добавил он, это работа старшего лейтенанта Новиковой, она же и будет рассказывать.

Старший лейтенант Новикова (“Какие ж тогда у него младшие?”, подумал про себя Огнев) — судя по виду, вчерашняя студентка, была премирована поездкой на конференцию и докладом за отличную работу. Насколько Огнев знал Эпштейна, это означало, что старший лейтенант действительно работала за двоих, причем и руками на “отлично”, и головой тоже. Несмотря на форму, Эпштейн и Новикова смотрелись очень по-мирному, как профессор и лучшая его дипломница.

Сам же Эпштейн приехал с темой, которая обещала переворот в лечении шока. “Завтра, все завтра!” — отказался он раскрывать подробности, хотя видно было, что идея увлекла его с головой.

Новикова читала доклад, ужасно краснея, но не запинаясь и не сбиваясь. Гипсы были действительно отличные, а рекомендованные самой Гориневской методы изготовления типовых гипсовых повязок для легкораненых должны были сберечь немало сил врачей и здоровья раненых.

Рентгеновские снимки и образцы гипсов пустили по рукам. И снимки были отличные, и повязки сделаны превосходно.

— Артист, — не удержавшись, заметил вполголоса Денисенко, — скульптор, Челлини Южного фронта. Дай ему волю, он бы из этого гипса и дивчину с веслом вылепил, да кто же ему столько даст!

— Как учит нас товарищ Гориневская, раненый в глухом гипсе должен спать спокойно, но хирургу следует бодрствовать. — закончила Новикова доклад, — Вот результаты работы нашего госпиталя, товарищи, начиная с ноября сорок второго. Динамику вы можете оценить и сами.

— Вашей работы, товарищ Новикова, — громко сказал Эпштейн в аккурат между концом доклада и аплодисментами.

Он смотрел на докладчицу с поистине отеческой гордостью, а старший лейтенант впервые сбилась с голоса. “Спасибо” она скорее пискнула, чем произнесла.

Эпштейн приехал с идеей субокциптальной пункции [Введение фосфата натрия в большую цистерну головного мозга путем затылочной пункции, идея Штерн по борьбе с шоком. Опробована во время Финской, без достаточной статистики. Попытки использования в ходе Великой Отечественной показали, что метод неработоспособен, проверка лучшими военными врачами СССР дала однозначный вердикт “Не работает”. Активные попытки внедрения этого метода были использованы против Штерн во время послевоенных репрессий.], которую очень пропагандировал именно для медсанбатов “и даже для полковых медицинских пунктов”. Он буквально светился и простой, красивой идеей, и Линой Соломоновной Штерн, первой женщиной — профессором Женевского университета, первооткрывательницей гематоэнцефалического барьера. Трудно было сказать, что больше его восхищало — новый метод или открывшиеся в Советском Союзе возможности для талантов.

— Вроде и товарищ Штерн у нас мирового масштаба величина, и звучит заманчиво… но ежели у нас товарищ Эпштейн о чем с такой помпой вещает — значит, где-то подвоха не увидел! — шепотом прокомментировал Денисенко, когда доклад окончился.

Огнев промолчал и улыбнулся. Он, разумеется, вспомнил тридцать девятый год и старый спор, но подумал, что напоминать об этом сейчас — ни пользы, ни удовольствия. Но Степан Григорьевич и так понял.

— Первичный шов вспомнил? — вздохнул он, — Ну… и на старуху бывает проруха.

Перед перерывом второго дня объявили о награждениях. Немногие из присутствовавших участвовали в Гражданской, и медицинский состав в ту пору наградами не баловали. Даже “XX лет РККА” редко можно было увидеть на военвраче. Основные награды Хасана и Халхин-Гола, даже у батальонных врачей, были “за отвагу в огне”, как писали в прошлом веке, а не за регулярную медицинскую работу.

Так что, едва ли не для всех награжденных это был первый опыт такого рода.

Огнев получил даже две награды — “Красную Звезду” и “За оборону Севастополя”, совсем новую, введенную в конце 1942 медаль.

Очень странное ощущение оставили эти две награды, полученные одновременно. От “звездочки” чувствовалось тепло признания и благодарности, а “За оборону Севастополя” отчетливо щемило сердце. Астахов — “один из двух машин вышел” и его последнее напутствие: “Выживи!” Соколовский. Ермолаев, так не любивший стрелять. Джульетта-Верочка. Колесник: “Девочки же к миру?”

“Мистики Серебряного века сказали бы, что я между двумя мирами. Но нет мира умерших, кроме того, что сложен из нашей памяти о них. Глядишь, вырвался кто”.