Позднее, после того как Миха с независимым видом, изображая полную незаинтересованность, обошел лагерь в поисках своей внезапной любовницы или хотя бы ее верного «Гуся», а затем, ничего не найдя, вернулся, чтобы паковаться, он ни в постели, ни рядом с матрасом, ни возле палатки даже презерватива, им же самим и использованного, и то не нашел. О как!

В голове даже зароились идиотские мысли о том, что Ильза коварно добыла его семя молодецкое, чтобы после в критический момент жизни явиться и предъявить: «Я от тебя беременна, Быстро!» Ну вот как та девица с позывным Фортуна, из-за которой так и не поучаствовал в гонке парень с позывным Гор из байкерского чатика. Но там-то был чистой воды развод, который и вскрылся тут же. А тут…

— Идиот! Да кому ты сдался? — пробурчал себе под нос Миха, энергически упихивая сложенную палатку в чехол, вдруг оказавшийся слишком маленьким для нее. — Скажи спасибо, что не тебе выбор делать пришлось, а все само собой рассосалось.

??????????????????????????Но говорить это самое долбаное «спасибо» ни самому себе, ни тем более судьбе-индейке никак не хотелось. И что за жизнь, а?

Большой город, уже ставший для Михи родным, встретил тут же навалившимися делами и мерзопакостной погодой, из-за которой байк пришлось оставить в гараже и пересесть на машину. Настроение было говённым настолько, что коллеги и пациенты Миху… Да хрен там! Уже не Миху, а Михаила Ивановича Быстрова! Самодура и говнюка с самомнением высотой с Эверест. Заслуженным, да! Но все равно говнюка. Короче, поругивали они его, мягко говоря. За спиной, а некоторые, кто Миху знал давно и близко, — и в лицо.

Как Маринка, было сунувшаяся мириться и получившая решительный «от ворот поворот». Вот она так прямо и сказала: «Говнюк ты, Миха. Делаешь вид, что людей любишь, а на самом деле только себя и только то, что тебе с этими самыми людьми сделать удалось своими бесценными ручками маститого хирурга. Ты в них любишь себя, Миш! Себя, блядь!»

Миха (дебил великовозрастный!) Маринку еще надумал одернуть: мол, негоже даме такие слова в своих речах использовать. И предсказуемо за это поплатился: Маринка окончательно рассвирепела, кинулась, выставляя искусственно-наращенные, да еще и укрепленные какими-то специальными супертехнологичными составами ногти и целя их острыми пиками Михе в его «бесстыжие» глаза урожденного «говнюка» и «суки».

Спровоцированный, если честно, самим Михой, но все-таки начатый его бывшей «спарринг» вышел абсолютно отвратительным. Зато после того, как Маринка расцарапала лишь прикрывавшемуся от ее атак Михе физиономию, ее как-то, что ли, попустило. С ней удалось спокойно поговорить и нормально проститься, а сам Миха испытал внезапное и острое чувство торжествующего облегчения: всё, финита, точняк, свободен, хоть и с немного покоцанной физиономией! Ну, видимо, в качестве комплекта к сбитым костяшкам на кулаках.

Миха обработал «боевые раны» хлогексидинчиком и глянул на себя в зеркало. КрасавЕц, блин! В точности как тот петух из «Бременских музыкантов»: ощипанный, но не побежденный. А значит, еще повоюем. Еще ничего! Как-нибудь.

Впрочем, это самое «как-нибудь» было лишь словесным оборотом. Абсолютно понятно было «как», потому что начались студенческие каникулы, и Миху с ежегодным дружественным визитом посетила Васька, она же Василиса Михайловна Синицина — единокровная доченька, впрочем, носившая не Михину, а совсем другую фамилию — отличного мужика, который Ваську вырастил и воспитал, и которого она, в отличие от Михи, называла папой. Родной же отец для нее так и остался со статусом «Миша». И еще благодарен был, что такого добиться удалось взамен изначального издевательски-злобного «МихалИваныча».

Все было плохо, пока Васька оставалась мелкой, ухудшилось до почти полного разрыва в ее подростковые годы и вдруг наладилось, когда дочь повзрослела. Поняла, что ли, что жизнь — штука непростая, а черного и белого в ней нет от слова «совсем»? Все сплошь серое разных оттенков… Иногда, правда, вспыхивает цветным, так мы сами умудряемся цвет этот затушить, отретушировать, замазать…

Сучьи кеды в яркий синенький цветочек, надетые на длиннющие ноги клятой Ильзы, которая кинула Миху как раз в тот момент… Когда что? Когда он сам, первым, собрался сказать ей, что «секс не повод для знакомства»?! Причина только в этом? Что Миху кинули до того, как это успел сделать он сам? Или все же?..

Вопросы эти достали до такой степени, что одним более или менее свободным вечером Миха, сам не заметив как, взял да и зарулил в «Агрегат». Могло бы получиться погано, если бы за стойкой этого сугубо байкерского бара формата «чужие здесь не ходят», стояла не Юлька, а ее сменщица, но нужный Михе человечек был на месте и даже ему обрадовался.

Обменявшись рукопожатиями с какими-то парнями, которых, кажется, знал или просто где-то видел ранее, Миха двинул прямиком к стойке, взгромоздился на высокий стул, пристроив рядом шлем и перчатки, и теперь сидел и ждал, когда Юлька обслужит тех, кто явился чуть ранее, и сможет уделить ему хотя бы немного времени.

Они были знакомы уже давно. С тех времен, когда сам Миха работал на Скорой, а Юлька еще гоняла на байке. Как раз до той самой аварии, которая их свела, и гоняла… Когда Михин экипаж, завывая сиреной и взмаргивая «люстрой», прибыл на место, выглядело все ужасно. Байк под списание, сама Юлька как будто тоже… Но Миха сделал все, чтобы не только довезти пациентку до больницы, но и вбить ей в голову, что она не из тех, кто легко сдается.

У Юльки теперь не было одной руки, одной почки, один ее глаз пришлось заменить на пластиковую имитацию, зато она осталась жива и теперь нашла себя здесь, в байкерском баре, где не только разливала клиентам кофе с чаем, пиво или что покрепче, но и всегда была готова выслушать и поддержать морально. В точности так, как когда-то поддержал ее саму Миха.