Наверно, это было даже смешно и в духе «сапожник без сапог», но выходило так, что теперь уже он сидел, пил пиво (уныло-безалкогольное из-за перспективы чуть позже ехать домой) и нудел, жалуясь на жизнь. Без имен, понятно, и безо всякой конкретики, но… нудел, рассказывая о своей серой и скучной жизни и девушке, которая могла бы расцветить ее самыми яркими и прекрасными красками, да вот только не захотела…

Периодически кто-то подваливал, чтобы поздороваться. Миха жал руки и тут же отворачивался к Юльке, продолжая гнуть свое. Она терпела, слушала, кивала, с мастерством опытного театрального суфлера подавая нужные реплики, и… И вот ведь вроде и не сказала в ответ ничего сильно умного или сильно нового, но после стало легче.

Дар! Что тут еще сказать?

Оправившись после расставания с Маринкой, немного подлечив боевые ранения, а главное, задвинув в самый темный угол сознания воспоминания об Ильзе, Миха зажил вроде как обычной жизнью: работал, изредка выпивал с приятелями — медиками или байкерами — и, конечно, общался с дочерью, с которой в течение года виделся нечасто, а потому периоды, когда она наезжала в гости, ценил.

Результатом повышенного отцовского стремления проводить вместе как можно больше времени стало то, что Миха взял с собой Ваську на днюху одного из своих ближайших друзей. И тут же жестоко поплатился за это, потому что после дочь вцепилась в него натуральным клещом:

??????????????????????????— Все хором говорят, что ты стал на себя не похож. А еще говорят, что все из-за этой твоей Маринки. Ну, хочешь, я с этой дурой съезжу поговорю?

Сказать, что Миха обалдел — значило не сказать ничего. Он попытался отбояриться, прикладывая руки к груди и заверяя, что все с ним в норме и кто-кто, а уж Маринка здесь и вовсе совершенно не при чем. Васька не поверила и таки собралась ехать.

Только представив себе, что из этого может выйти (и так еле распрощался!), Миха впал в крайнюю степень ужаса: божился, грозился, а под конец разве что не умолял. Васька, почуяв поживу, начала его откровенно шантажировать и таки добилась своего: Миха сознался, что да, влюбился. Встретил кое-кого, когда ездил на Волгу, на Трэфен, и теперь все время не в своей тарелке.

Васька было начала подкалывать и троллить отца, но как-то очень быстро (вот оно родство-то где себя, слава те богу, проявило!) делать это перестала.

Сидела, щурила глаза, очень похожие на Михины желтовато-карие (по-волчьи хищные, как сказала когда-то Ильза, чтоб ей), слушала внимательно, кивала, несколько раз уточнила про марку мотика («Что за «Гусь» такой?»), про номера («Регион-то хоть запомнил? Только утенка желтого?! Ну ты ваще!»), про марку фотоаппарата («Какие там хоть буковки были?»), обругала Миху тормозом и ушла к себе в комнату с туманным обещанием: «Поищем».

Миха и сам, честно сказать, пытался искать — ну, после того, как понял, что случайная встреча на Трэфене не отпускает, засев в сердце острой занозой, а никакие доводы рассудка в качестве обезболивающего и обеззараживающего не работают.

Самым простым вариантом было просто попросить коллег в той больничке, в которой он оперировал Ильзу, слить ему ее паспортные данные. Но тут выяснилось странное: Тамара, к которой Миха и подкатил с цветами, конфетами и вопросом, подношения, конечно, приняла, а вот с остальным помочь не смогла. Выяснилось, что сынок Княжича — Антоша, бля! — особо позаботился, чтобы нигде в больничной документации не осталось и следочка о том, что некогда здесь была прооперирована девушка по имени Ильза и с какой-то непростой, вроде бы тоже иностранной фамилией, получившая из-за мотоаварии разрыв селезенки.

— О как! — поразился Миха и даже руками развел.

— Такие дела, — подтвердила Тамара. — Так что простите МихалИваныч, но никак помочь не смогу. Разве только… Чаю с булочкой хотите? С ма-аком!

Миха отказался, а после всю дорогу домой только и делал, что пытался составить из вроде бы абсолютно разных, неподходящих друг к другу фигур единую конструкцию. Просто потому, что теперь почти не сомневался: те двое, что сначала гнались за Ильзой, когда сам Миха ехал на Трэфен, а после пытались учить ее жизни уже на фестивале, были напрямую связаны с сынком Княжича, которому было до Ильзы какое-то особое и малоприятное дело.

Был вариант позвонить еще разок Владлену Корнееву. Не Княжичу, а именно Владлену — отцу мальчика Антоши, который что-то совсем расхулиганился. Но он — Миха Быстро — тому мальчику ведь не школьный учитель, чтобы звонить домой его родителям и требовать навести среди этого самого мальчика порядок. Да и вообще как-то не по-мужски было…

Что ж там между этим мажорчиком и девушкой на «Гусе», да еще и с позывным Нильс, произошло такого?..

Любовь и ревность?

— Любовь и ревность навсегда меня поймали в сети… — задумчиво пропел себе под нос Миха, внезапно припомнив песенку в исполнении переодетого в женщину Калягина.

— Любовь и бедность, — поправила его Васька.

— С милым рай и в шалаше! — наставительно сказал Миха.

Но дочь лишь хмыкнула, дернула плечом и снова уткнулась в монитор.

Миха жарил картошку, Васька сидела рядом и, судя по доносившимся из динамиков ноута звукам, просматривала видео с какой-то байкерской тусовки. С Трэфена? Все еще ищет Ильзу? Ну что? Логично. Миха и сам поисках утерянного душевного равновесия некоторое время назад просмотрел в интернете все видео с феста, все выложенные народом фотки. Надеялся, что найдет на них Ильзу, свяжется с тем, кто ее фотку и выложил и задаст свои очень важные вопросы. Но нет. Та ни разу и нигде в кадр не попала. Да и неудивительно: самый обычный моц, самый обычный шлем, да и девки в перьях, короткой юбке, чулках с подвязками и на каблуках в качестве «нажопницы» у нее не было — одни только кеды в цветочек, не интересные никому, кроме свихнувшегося, похоже, на них Михи.