— За что? — не понял Миха, слишком сильно размечтавшийся о сладко-неприличном.

— За это.

Ильза встала, ступила ближе, обходя стол, задрала топ, и Миха увидел прямо у себе перед носом смутно знакомый шрам.

— Так… Погоди… Это ж мое. Ну да! Травматический разрыв селезенки. Вот блин. Помню! Я тогда закрутился. Приехал проведать прооперированную девушку через несколько дней, а мне сказали: мол, пациентка уже выписалась, почти что сбежала… Так это была ты?

— Не узнал?

— Проблема медиков, у которых операции на потоке: в лицо редко кого можешь вспомнить, а вот если рентген или шрам показать… — Миха протянул руку и осторожно погладил уже побелевшую ниточку, рассекавшую совершенную бархатистую кожу. Теплую, нежную… Так бы и приник губами, втягивая в себя запах…

За спиной кто-то выругался восторженно, а потом заржал пошло. Миха вздрогнул, выныривая из очередного витка своих сладких грез. Ильза отступила, одной рукой одергивая топ, а пальцы второй складывая в выразительный фак, чтобы показать его насмешникам у Михи за спиной. Ей ответили новой порцией незлобивого гогота, но Ильзу он уже не интересовал. Она опустила взгляд на смотревшего на нее снизу вверх Миху, а потом вдруг наклонилась и поцеловала его в растерянно приоткрывшиеся губы.

Не всерьез, не по-взрослому, а так — легким прикосновением, которое, тем не менее, прошило так, будто молнией в самую маковку ударило. Аж шерсть на всем ошалевшем от такого Михином организме дыбом поднялась и, кажется, даже заискрила.

— Я… — заблеял он неуверенно.

Ильза в ответ лишь качнула отрицательно головой, облизала губы так, будто только что попробовала что-то очень вкусное, и поцеловала еще раз — так же легко и вроде бы совсем не сексуально…

— Я…

Но Ильза прижала Михе к губам палец — так, будто запечатывая не сказанное, а после, по-прежнему глядя глаза в глаза с очень близкого, опасно близкого расстояния, шепнула:

— Спасибо.

Вдруг накатил страх, что после этого она простится и уйдет, но Ильза делать что-то такое и не подумала. Вернулась на свое место напротив, уселась на неудобную лавку, вытянув в проход длиннющие ноги, и принялась болтать о чем-то необременительно-общем, позволяя Михе прийти в себя, собрать мысли в кучку и перестать разевать рот, будто какой-нибудь, блин, карась, подцепленный под самые жабры, а после вытащенный на берег опытным рыбаком.

Ильза вообще оказалась веселой и разговорчивой. А главное, на многое в жизни смотрела под тем же углом, что и сам Миха: слушала ту же музыку, пила то же пиво, да и вообще увлекалась многим из того, что было ценным и в Михиной жизни. А еще вдруг стало понятно, что акцент Ильзы дико возбуждает. Особенно то, как она произносит некоторые слова. Например, Михино имя: Ми-иха. С очень мягким, каким-то неуверенным «х» и длинным, ласкающим «и».

В теории Миха совершенно точно знал, что надо делать дальше: хватать и тащить. Очень быстро. В палатку. Или все-таки в гостиницу. А как поступить на практике?

Обручального кольца на пальце у Ильзы не было, да и в ответ на Михино осознанное откровение о том, что он сейчас не в отношениях, она лишь кивнула, коротко сказав «тоже». Так что проблема была не в этом. Просто Ильза оказалась уж слишком не такой, как те красапетры, которых Миха обычно обхаживал с конечной целью трахнуть: не хихикала глупо-зазывно, смотрела прямо и говорила не о цветочках или котятках, а о ходовых качествах своего «Гуська» и особенностях работы мощного шестицилиндрового оппозита, который служил «сердцем» Михиному мотоциклу.

О себе по-прежнему молчала, да и Миху о личном не спрашивала. Так, словно осознанно обозначала некую незримую, но четко ощутимую границу между собой и собеседником. И в итоге у Михи произошло что-то вроде сбоя программы. Да и в башку вдруг вползла неприятная мысль: а не будет ли выглядеть подкат к Ильзе, как некое требование сказать еще одно «спасибо» за ту операцию на селезенке, которую Миха сделал ей уже почти полгода назад? Только теперь не словами, а, скажем так, делом? Как открытое желание получить плату натурой, сексом?..

В итоге, когда Ильзу окликнул кто-то из большой развеселой компашки, что разместилась ближе к сцене, и она ушла к ним расцеловаться-поздороваться, Миха поднялся и ушел к себе в палатку, еще и молнию за собой этак окончательно задернув.

И, наверно, все бы на этом и закончилось. Опять прокрутившись полночи на сыром белье в окружении нестерпимо громких звуков, он встал бы ни свет ни заря и стартанул в сторону дома. А потом и весь «цыганский табор» Трэфена потянулся бы по родным городам и весям. Следующий день был последним фестивальным, и в программке значился подъем в девять утра и в одиннадцать — массовый исход. Но! Как всегда, в рукаве у Господа бога нашего имелся даже не туз, а непобедимый Джокер: выпитое за вечер бесплатное пиво, которое предсказуемо запросилось наружу.