Шрифт:
Аня не успела ничего сказать — Макс, отдав трость Гансу, устремился вперед, на ходу бросив:
— Надеюсь, вам здесь понравится!
Он легко взбежал наверх и скрылся в полумраке второго этажа. Катарина замерла на второй ступеньке, обернувшись к Ане, подняла тонкие черненые брови в нетерпеливом ожидании.
«Ну, ты идешь? Поторапливайся!» — говорили ее поджатые тонкие губы. И Аня нерешительно пошла по дорожке, оставляя за собой грязные следы.
Вслед за Катариной она поднялась по лестнице, касаясь гладких перил, увитых резьбой. Стену напротив входа украшало еще одно полотнище с замысловатой вязью. Будто змей свернулся в несколько узлов и укусил собственный хвост. По обеим сторонам от полотнища стояли навытяжку стражники в латах и с алебардами. Увидев их, Аня даже испугалась, но быстро поняла, что это пустые доспехи.
Катарина повернула направо, и Аня, спотыкаясь, поспешила за ней. От строгого, но роскошного убранства замка кружилась голова. Стены украшали картины — в основном с видами природы и охоты, но попадались и странные: снова пчелы, зеленые львы и розы, змеи, чаши весов… Под темными сводами, раскинув крылья, парили каменные вороны.
За одной из дверей Аня услышала мужские голоса: Макс громко приветствовал своего гостя. Катарина жестом позвала ее дальше. Идя следом, Аня жалела, что не понимает их языка. Макс предложил ей быть как дома, но она чувствовала себя чужой здесь — в этом замке, в этой стране. Среди этих людей. Впрочем, она везде была чужой, куда бы ни приезжала, — и приносила одни беды. Этот старинный замок был слишком красив — не хотелось бы, чтобы он тоже разрушился.
Катарина открыла одну из боковых комнат и пригласила войти. За дверью Аню встретила спальня, каких она никогда не видела. Под высоким сводчатым потолком, украшенным росписью — райские птицы на ветвях среди цветов и звезд — стояла высокая кровать с сундуком в ногах и под балдахином. Напротив висел старинный гобелен с деревом, ветви которого сгибались под тяжестью плодов. Из спальни вели две двери, Аня заглянула за каждую: за одной оказалась небольшая гардеробная, за другой — ванная комната. Аня прошла мимо кровати и туалетного столика к окну, огромному и почти до потолка. За окном она видела мост, утопающий в дожде, а за ним — луг и лес. А что было за лесом, она уже не видела: все скрадывала влажная мгла.
С тихим щелчком за Катариной закрылась дверь. Аня бросилась к ней, нажала на ручку — дверь поддалась. Аня с облегчением выдохнула. По крайней мере, ее не заперли. Она вернулась к окну. Дождь смазывал все, что было дальше замковых стен. Можно было представить, что никакого мира за призрачным лесом не существует. Есть только замок, вокруг замка — бесконечный лес в дымке, и ни намека на ее прежнюю жизнь. Почти.
Стопка писем приятно согревала ей руки. Это было как телефонный провод, оборванный с ее стороны: все, что она могла слышать, — голоса собственной памяти. Голоса мертвецов. И все же она любила эти голоса.
Она упала на мягкую кровать. Развернула первое письмо и стала читать. Потом — следующее. Она читала их по порядку, боль выходила вместе со слезами, и к последнему письму Аня уже не могла плакать. Будто что-то надорвалось в груди, окончательно лопнуло и понеслось в пустоту.
— Между двух утесов Горны красна девица плутала, — читала она, и казалось, это Пекка поет ей колыбельную, как в детстве. — Обойти нельзя Вуоксу, перейти нельзя Иматру…
У них в избе была всего одна кровать, сколоченная отцом давным-давно, еще до всяких войн. Они спали на ней все трое, как в скорлупке: маленькая Анники посередине, мама и Пекка по бокам, согревая ее. Медвежья шкура, которой они укрывались в самые морозы, пахла пылью и шерстью.
«Пекка, поговори чего-нибудь, а?» — просила Анники, и Пекка сочинял на ходу всякие сказки, стараясь, чтобы выходило в рифму или просто складно. Он мог бы стать поэтом, если бы не Анники. Он мог бы сочинять прекрасные истории.
Так они лежали и после волков, тесно прижавшись друг к дружке. Анники смогла защитить Пекку от зверей, а он ее — от деревенских. Вот только люди оказались гораздо хуже. Как теперь жить среди них? Анники было очень страшно — и маме тоже. Поэтому Пекка говорил больше обычного, сочинял горячо и цветисто. Он положил ей ладонь на глаза, чтобы она засыпала, и говорил нараспев:
«Между двух утесов Горны
красна девица плутала.
Обойти нельзя Вуоксу,
перейти нельзя Иматру.
Тьму пустил над нею Турсо,
вековечный заклинатель.
Захотел похитить деву,
увести на дно морское…»
Анники засыпала, и ей снились бескрайние желтые поля — такие, как на картине. Что это была за картина?.. Два месяца она заменяла Анники окно. Два месяца Анники воображала, что желтое поле — рапсовое ли, пшеничное ли — настоящее.
«Но увидел это Укко
И помчался страшным шумом —
меч с златою рукоятью
вспыхнул молнией на небе.