— С праздником, Катарина. — Адмирал Канарис возник у левого плеча грузной тенью. — Это ведь и ваш праздник тоже. Что вы подарили своему хозяину?

Он усмехнулся и, подхватив с подноса два бокала с шампанским, протянул один Катарине.

— Спасибо, адмирал, — сдержанно ответила она, но к бокалу не притронулась. Адмирал, ничуть не смутившись, влил в себя оба и шумно рыгнул. Катарина сморщила нос, стараясь не смотреть в его сторону. Но адмирал понял ее гримасу иначе.

— Так и будете истекать слюной, глядя на них? — спросил он, провожая глазами Макса и Аню, которые как раз пролетели мимо. — На вас же лица нет.

Макс, казалось, был поглощен только Аней. Но Катарина чувствовала, что он ни на секунду не упускает свою помощницу из виду. Это чувство было как поводок на шее, к которому давно привык и почти не замечаешь. Сейчас поводок слегка натянулся.

— Может, потанцуете со мной? — не унимался Канарис.

— Не старайтесь, адмирал, — ответила Катарина ровно, чтобы ничего в голосе ее не выдало. — Я на службе.

Канарис хохотнул, ничуть не обиженный.

— Вот потому вы мне и нравитесь! Всегда завидовал Нойманну, что у него есть такой человек, как вы. А теперь у нас, кажется, появилась возможность вас заполучить.

— Правда?

Катарина повела подбородком, и Канарис игриво ей подмигнул. Он уже набрался, поняла она.

— Вы же не думаете, что поездка Нойманна в Советский Союз останется без последствий? Никто от этого не в восторге. Я бы мог его защитить, конечно, но на определенных условиях.

— Никто не в восторге?.. — Катарина бросила взгляд на гостей. Неужели все эти улыбки и поздравления, подарки и льстивые речи были ложью, а на самом деле Макс попал в немилость? Или Канарис говорил о ком-то конкретном? Например, о том, кто не приехал. Катарина вспомнила, что рейхсфюрер даже не прислал поздравительной открытки. Неприятный холодок побежал по загривку: Макс и впрямь был в опасности.

— Мы ведь союзники, — напомнила она осторожно.

— Я тоже так думал, — ответил Канарис, и в его голосе прорезался металл. — Но союзникам рассказывают о планах, а Нойманн темнит. Кроме того, он прекратил поставлять рейху ваших воспитанников…

— Может, потому, что вы бездарно ими распоряжаетесь? — перебила его Катарина, чувствуя, как темнеет в глазах, а лицо покрывается горячими пятнами гнева. — Мальчики были лучшими разведчиками, а вы их просто…

— За это я уже извинился, — мягко сказал адмирал.

— Перед кем? Перед Максимилианом? Мне вы ни слова не сказали…

Мимо проходила Герта с мини-пирожными на подносе. Канарис сцапал угощение и улыбнулся Герте как-то хищно, будто уже выбирал новых жертв. Катарина едва сдержалась, чтобы не погнать ее с праздника куда подальше — во флигель, в спальню, под замок, лишь бы она никогда не попадалась на глаза людям в военной форме.

— Послушайте, Катарина, идет большая война, — пробормотал Канарис, наклонившись ближе, чтобы никто их не подслушал, и поднес ко рту пирожное. — И дальше будет только хуже, в том числе из-за Нойманна. Так что мне понадобятся все. Считайте это мобилизацией.

Катарина почувствовала, как немеют ноги. Ледяная вода поднялась от кончиков пальцев вверх, к голове, зашумела в ушах, и звуки праздника утонули в этом шуме.

— Максимилиан никогда вам их не отдаст, — процедила она, крепко сжав зубы, чтобы не дрожал подбородок. — Можете не рассчитывать, адмирал.

— Его никто и не спросит. — Канарис досадливо цыкнул. — Приказ вермахта и точка.

Он кивнул на Макса и Аню, которые кружились в дальнем конце зала.

— За девушкой уже идут. Очень скоро вам может понадобиться моя помощь, поэтому… Всё в ваших руках, Катарина, — добавил он и ушел за следующей порцией шампанского.

Танец кончился, гости стали аплодировать — оркестру, друг другу и особенно Максу и его спутнице. Макс улыбнулся ослепительно и беззаботно, поблагодарил и поцеловал Ане руку. Поймав взгляд Катарины, он наклонился к Ане и что-то прошептал ей на ухо. Она звонко рассмеялась.

Борух

Белая накрахмаленная рубашка давила в плечах, а дурацкая бабочка стягивала горло. Еще очень чесалась нога. Борух разносил напитки, и каждый бокал на его подносе был из настоящего хрусталя, а в нем золотилось дорогое шампанское. Эберхард сразу дал понять: если упадет хоть один, Боруху не жить. Глупая угроза. Да и учитель все равно занят тем, что распекает Ансельма за какую-то мелкую оплошность.

Держа поднос на ладони, Борух остановился у окна, за спинами гостей, и стал чесать одной ногой другую, пока его никто не видит. Его бокалы стояли намертво. Пожалуй, он мог бы носить их хоть на голове: тренировки Эберхарда, какими тяжелыми бы они ни были, давали свои плоды — Борух чувствовал себя ловчее, сильнее и быстрее, чем когда-либо. Потом он поймал на себе грозный взгляд Катарины — пришлось выпрямиться и снова пойти по кругу зала. Напитки, пожалуйста, кому напитки!

Конечно, на самом деле он ходил молча, с постным лицом. Но у себя в голове зазывал на манер разносчика газет из Вроцлава. Когда-то, еще в прошлой жизни, Борух просыпался по утрам от его голоса, который слышали даже на другом конце улицы. Забавный был человек, подпрыгивающий и звонкий, как его велосипед, с большим еврейским носом. Он кричал на нескольких языках, на идише тоже. Однажды привычное пронзительное «Газеты, пожалуйста, кому газеты!» оборвал сухой треск автоматной очереди. В тот миг Борух почувствовал, как мир сдвигается с оси и медленно сползает в пропасть. Он ни разу не вспоминал разносчика, а вот сейчас, среди мужчин с изломанными крестами на воротничках и лацканах, вдруг очень захотелось так же закричать. Стать таким же смелым.