Аня почти не умела танцевать. Ноги путались в подоле платья, так что два или три раза она оступилась. Но Макс, кажется, ничего не заметил. Он нес ее перед собой так, будто она ничего не весила. Ане оставалось только успевать за его уверенными шагами.

Сердце колотилось. С непривычки было трудно дышать, но Аня не могла остановиться, чтобы перевести дух. Макс держал ее очень крепко.

Правая рука стискивала пальцы, сочленения и поршни механической перчатки обжигали холодом и царапали голую спину. Казалось, он готов был забраться под золотую шкуру ее платья и даже под кожу.

Казалось, она готова была позволить ему все.

1. Повторите, Август, я с радостью побуду вашим переводчиком (нем.).

1. Повторите, Август, я с радостью побуду вашим переводчиком (нем.).

Катарина

На праздник собрался весь цвет общества — кроме разве что рейхсфюрера, но тот, возможно, был слишком занят. Внутренний двор замка наполнили машины, гостиную — подарки, которые ждали своего часа. Каждый гость стремился подойти к Максу, пожать руку, заполучить его благосклонную улыбку. Катарина наблюдала за этим со стороны, следуя за Максом молчаливой тенью. Ей приятно было видеть, что им восторгаются, его уважают. Наверняка всему рейху приходилось считаться с его мнением.

Конечно, о даре знали только адмирал Канарис и высшее руководство. Но, даже притворяясь обыкновенным человеком, Макс умел производить впечатление. Любая женщина становилась под его взглядом податливой, как воск. Любой мужчина искал его дружбы или покровительства. Даже юный Август Канарис. Краем уха Катарина слышала их разговор в холле, когда Август увел Макса подальше от отца.

— Понимаете, герр Нойманн, — говорил он вполголоса, прячась за общим гомоном, — я намереваюсь жениться на одной прекрасной фройляйн. Но сейчас такое время, и сделать это чрезвычайно трудно!

— Вот как? — Макс притворялся, что удивлен, хотя Катарина отлично знала: он был в курсе всего, что происходило в семьях гауляйтеров и генералов. Его сеть осведомителей работала не только в Советском Союзе.

— Теперь она должна предоставить кучу бумаг о своем происхождении и, представьте себе, даже пройти медицинское обследование! А мой отец… — Август воровато оглянулся на генерала, который в этот момент подходил к ручке чьей-то жены. — Мне нужна небольшая поблажка…

Конечно, Макс пообещал похлопотать, и Август, как и многие, тут же попал в круг его обожателей, почитателей, должников. В высшем обществе Макс чувствовал себя удивительно свободно, несмотря на тяжелое детство. И как же неуместно, неловко выглядела рядом с ним эта русская девчонка — его новое маленькое увлечение.

Все это не могло быть всерьез, но отчего-то лютая злость пожирала Катарину изнутри. Она стояла у стены, вдавливая ногти в собственные ладони, и смотрела, как Макс, прямой и стремительный, кружит по залу Аню, а та еле переставляет вслед за ним неуклюжие, не привыкшие к высоким каблукам ноги. Жалкое и в то же время до крика невыносимое зрелище.

Она старалась, правда, старалась относиться к ней с уважением, как того хотел Макс. Ради этого пришлось срезать лучшие розы для букета, а потом еще получить выговор за то, что Макс опозорился, не угадав с цветами. Ради этого она выбирала и посылала Ане одежду, привела ее обгрызенные волосы в порядок перед праздником и уходила, как только Макс хотел остаться со своей новой игрушкой наедине. Она делала все возможное и даже больше, чтобы он своего добился.

Но чем дальше это заходило, тем било больней. Катарина держалась из последних сил.

Когда Макс придумал вызволить Аню из лап советского НКВД, Катарина решила думать о ней как об очередной воспитаннице, просто чуть старше, чем остальные. Но то, что начало стремительно разворачиваться на ее глазах, вызывало совершенно неконтролируемую ярость и жгучие слезы по ночам.

Она знала Макса почти всю свою жизнь, с самого детства, когда помогала маме в больнице, а его держали на сильных успокоительных. Он прятал таблетки под язык, а потом незаметно сплевывал ей в ладошку, и Катарина смывала их в раковину. Он никогда не применял к ней свой дар. Делился всеми секретами. Угадывал мысли и чувства. Называл особенной, единственным другом. А она в ответ позволяла ему все, что он хотел, и вытаскивала из любой передряги. Во всех сказках, которые любила читать Катарина, у героя, простого человека, был волшебный помощник. А волшебному герою порой нужен самый обыкновенный помощник, который сделает за него всю черную работу.

Рядом с Максом Катарина чувствовала себя на своем месте, даже когда он ее не замечал, — всегда, до этих самых пор. Даже когда Макс отправился на фронт и пришлось вытаскивать его из-под огня, как случилось в Мадриде, даже когда увлекался очередной женщиной, Катарина чувствовала: их двоих связывает нечто большее, чем глупая юношеская влюбленность или скороспелая страсть. Он доверял ей свою жизнь. Она доверяла ему свое сердце. Он учил ее языкам, необходимым для его работы, — она старалась приносить ему только пользу. А еще у них были дети — целый приют сирот, для которых Макс стал заботливым щедрым отцом, а она — строгой, но любящей матерью. Они с Максом были семьей. Даже гауляйтер Миллер, произносивший первый тост, это знал.

— Герр Нойманн, — говорил Миллер, блестя стеклами очков, — не только глава организации, не раз послужившей на благо рейха, но и достойнейший человек. Он воспитывает сирот, дает им кров и жизненную цель, которой им так не хватает. Цель эта — служить рейху. Вы, герр Нойманн, делаете по-настоящему важное дело!

Пока звучал тост, Макс смотрел только на Катарину. Она чувствовала его взгляд. Щеки теплели от смущения и гордости. Вот только потом он пригласил на первый танец Аню, эту худую и невзрачную девчонку, которая не могла сказать ни слова на их языке и путалась в ногах. В совсем не подходящем ей золотом платье она сверкала дорогой безделушкой, самое место которой — на полке трофеев. В ней не было ничего, кроме дара, — и ничего, кроме дара, Максу не было от нее нужно. Катарина знала это твердо. Так отчего же так пекло в груди, когда она видела их вместе?..