Вот только отсутствие страха — это еще не смелость.

Чьи-то огромные лапы схватили сразу два бокала за тонкие ножки. На секунду Борух испугался, что ножки сейчас переломятся, как подтаявшие сосульки. Он поднял взгляд и увидел огромного адмирала — того самого, Канариса, которым пугала Далия. Один из бокалов Канарис протянул Катарине — это значит, Борух уже сделал полный круг и пошел на новый. На подносе остался всего бокал. Борух отступил к стене и встал за плечом Канариса с невозмутимым видом, будто не хотел мешать танцующим. На самом деле он собирался подслушивать.

— Союзникам рассказывают о планах, а Нойманн темнит, — гудел Канарис, обращаясь к Катарине. — Кроме того, он прекратил поставлять рейху ваших воспитанников…

— Может, потому, что вы бездарно ими распоряжаетесь? — прошипела в ответ Катарина. — Мальчики были лучшими разведчиками, а вы их просто…

— За это я уже извинился, — ответил Канарис.

Черта с два, подумал Борух. Пару недель назад этот самый Канарис приезжал в замок — но не для того, чтобы извиняться, а чтобы поругаться с герром Нойманном за закрытыми дверями. Тогда они говорили вроде о шахматах, но на самом деле о чем-то другом, более важном, более тревожном.

Борух потом много думал о том, что услышал, и неизменно приходил к мысли, что это напрямую касается его и других детей из замка. Тосты, которые сегодня звучали, тоже были все об этом: ах, какой молодец герр Нойманн, что воспитывает беспризорников, чтобы они не болтались без толку, а служили рейху. Борух отлично знал, какие люди ему служат. Те, которые носят высокие сапоги и тычут автоматами в спину. Те, которые вешают на людей желтую звезду и увозят в неизвестном направлении. Те, которые могут убить за неподходящий череп, или родословную, или близких друзей. Меньше всего на свете Борух хотел бы надеть высокие сапоги, взять в руки оружие и направить его против своих.

Мимо прошла Герта с пирожными. Увидев Боруха, она выкатила глаза и мотнула головой: мол, чего ты тут стоишь, обходи гостей! Борух взял со своего подноса последний бокал шампанского и вылил его через плечо на портьеру. Герта отпрянула и быстрым шагом пошла прочь — кажется, в сторону Эберхарда, чтобы донести на него. Ну и плевать.

— Идет большая война, — бормотал тем временем Канарис, уминая пирожное, — дальше будет только хуже. Мне понадобятся все, считайте это мобилизацией.

Катарина горячо зашептала в ответ про Максимилиана, который ни за что не отдаст детей, и Борух понял, что она говорит о герре Нойманне. Но обрадоваться не успел.

— Его никто не спросит, — отрезал Канарис. — Приказ рейха, и точка.

Борух почувствовал, как пол уходит из-под ног. Гости слились в одно блестящее, хохочущее месиво. В ушах застучало громко-громко. Но это был вовсе не страх — благодаря герру Нойманну Борух забыл, что значит бояться. Вместо страха он теперь чувствовал только гнев.

Нетвердым тяжелым шагом Канарис ушел в смежную комнату, и Борух, сам не до конца понимая зачем, двинулся за ним. Он ловко лавировал между людьми, нырял под локти, протискивался и пробивался через толпу. Краем уха услышал, как его окликнул Эберхард, которому, наверное, уже наябедничала Герта, но даже не повернул головы. У дверей его, однако, перехватила Далия — в прямом смысле схватила за руку и дернула на себя.

— Не ходи туда, — попросила она.

Вид у Далии был странный, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить: так выглядят люди, когда напуганы. Борух осторожно высвободился из ее хватки.

— Чего ты? — улыбнулся он. — Где-то видишь воронов, которые выклюют мне сердце? Я пока нет.

Он вошел в комнату, где весело трещал камин, а гости отдыхали от танцев, развалившись на диванах с гнутыми изящными ножками. Мужчины курили сигары и обсуждали скучные взрослые дела. Женщины подносили к напомаженным ртам острые кончики мундштуков и выдыхали колечки дыма. Они шушукались между собой и тихо смеялись. Некоторые воспитанники тоже были здесь. Ансельм развлекал гостей тем, что метал ножи в мишень: у него был хороший бросок, несмотря на подбитый глаз. Другой мальчик, Петер, показывал карточные фокусы. Агнесс и Хелена сели за рояль и завели грустную песню про осень и птиц, которые улетают домой. Катарина не разрешила ее исполнять, но девочки репетировали ее много дней, не замолкая, и, конечно, им хотелось показать себя. У Боруха от нее уже болела голова.

Оставив поднос на крышке рояля, Борух прошел к окну, у которого стоял шахматный стол из зеленого, с прожилками и разводами, камня. Он сел в кресло и тронул ферзя. Фигуры были не такие, как деревянные дедушкины. Тяжелые и тоже каменные, непривычно холодные, они выскальзывали из пальцев, будто совсем не хотели сражаться.

Борух прикоснулся по очереди к каждой фигуре, выравнивая их. Краем глаза он следил за Канарисом. Тот медленно обходил всю комнату, разглядывая картины и прочие диковинки. Посмотрел, как метает ножи Ансельм. Подошел было к Далии: та проскользнула в комнату следом за Борухом и уже рассыпала руны перед светловолосым юношей, чем-то похожим на Канариса. Наверное, сын, подумал Борух. Далия что-то объясняла, показывая на выпавшие руны, но в этот раз не закатывала глаз и не хрипела. Может, и гадала не по-настоящему. Боруху очень захотелось, чтобы Далия просто дурила этого холеного паренька, который отчего-то сидит здесь и слушает глупые предсказания вместо того, чтобы маршировать в высоких сапогах с винтовкой на плече. Конечно, сыны адмиралов не маршируют. Маршируют такие, как Абель, и Кристоф, и Лотар, и Фридрих…

— Играешь в шахматы?

Борух поднял голову. Он так увлекся, наблюдая за Далией, что не заметил, как к нему подошел адмирал Канарис. От Канариса пахло сладким шампанским и смертью. К кителю был приколот комплимент с ленточкой, испачканной чьей-то кровью.

Борух выпрямился и отчеканил, как учил Эберхард:

— Так точно, господин! Не хотите ли сыграть со мной в быстрые шахматы? На деньги. У меня есть… — Он пошарил по карманам и выложил несколько рейхсмарок. — Вот.

Адмирал расхохотался и хлопнул Боруха по плечу так, что тот пошатнулся и снова упал в кресло.