К чему она не была готова, так это к похвале и восхищению. К огню иного рода.

Смутившись, она отстранилась, и Макс тут же ее отпустил, будто сам обжегся.

Замок возвышался над ними, притихший и мрачный, темнел выбитыми окнами. Где-то в вышине каркали вороны. Поднимаясь по лестнице, Аня увидела, как стая спустилась на крышу. Птиц было не меньше дюжины, один из воронов летел, неловко заваливаясь на левое крыло. С шумом и криком он зацепился за карниз и нахохлился, клоня голову на сторону. Ворон был худой и взъерошенный и держался особняком. Совсем как Борух, подумала Аня.

Макс коснулся ее спины, пропуская вперед. В дверях уже ждал Ганс, такой же невозмутимый, как и всегда. Макс кивнул ему и сказал несколько слов по-немецки — наверное, отдавал распоряжения об уборке. В комнате, где все произошло, казалось, взорвалась маленькая бомба — неудивительно, что все разбежались. Стыд снова захлестнул Аню, но Макс сжал ее локоть и улыбнулся так тепло, будто не случилось ровным счетом ничего особенного.

Будто с ней все в порядке.

Он проводил ее до спальни и так же, как и в прошлый раз, неловко остановился на пороге. В первый ее день в замке он входил сюда легко, как хозяин. Но что-то изменилось — только Аня не понимала, в какой момент. Его грудь вздымалась и опадала под смятым смокингом, платок из кусочка ее платья сбился и топорщился. Наверное, Макс и сам почувствовал это. Он потянул узел, и атласная ткань распуталась, открыв белую кожу шеи. Под кожей снизу вверх прокатился бугорок — это Макс сглотнул. Молчание, повисшее между ними, затягивалось.

Он тоже сдерживается, поняла вдруг Аня. Ее колени стали мягкими, ненадежными. Она отступила, прижалась спиной к косяку, чтобы не упасть.

— Почему так случилось?

— Что?.. — переспросил Макс, словно не расслышал. Его голос был странно низкий и хриплый.

— Я имею в виду… Почему он его ударил?

— Ах, это… — Макс смущенно улыбнулся, потер щеку. — Потому что Борух еврей. А большинство в Германии причисляет евреев к нечистым нациям, которые нужно уничтожить. Адмирал Канарис не исключение.

— Но Борух просто ребенок.

— Для них это не имеет никакого значения. Мы тоже были детьми, Аня, но разве тебя жалели?

Она покачала головой. Действительно, никто не жалел ее, даже когда она была маленькой. Но если равняться на худшее поведение, мир долго не протянет.

— Боюсь, здесь одно из немногих мест, где дети могут чувствовать себя в безопасности, — вздохнул Макс. — И ты тоже. Рядом со мной.

Он коснулся ее щеки, большой палец обвел складку около ее рта. Аня застыла, только сердце билось как сумасшедшее, отдаваясь в ушах и кончиках пальцев. С пронзительной ясностью она поняла, что сейчас он ее поцелует.

Макс наклонился. Губы — ярко очерченные, нижняя пухлее верхней — приоткрылись.

— Ты устала, — сказал он. — Отдыхай.

Его рука скользнула вниз по плечу, и мурашки побежали следом. Захотелось поймать и сжать ее, еще хоть миг побыть рядом. Аня потянулась, но уткнулась ладонью в грудь. Под пальцами заструился атлас золотого платка. Макс смущенно рассмеялся и, убрав руки, отступил. Кажется, он пытался ее обнять, а вышло, будто Аня его остановила.

— Добрых снов, — сказал он с коротким поклоном и растворился в полутемном коридоре. Только его тяжелые шаги еще были слышны, но и те вскоре смолкли. Скрипнула вдалеке дверь кабинета, и замок вновь погрузился в тишину.

Аня вошла в свою спальню, едва понимая, что произошло. Или не произошло. Она упала на кровать, даже не сняв туфли, и пролежала так несколько минут, изучая в полумраке узоры на потолке.

Райские птицы пели в райском саду. Голова кружилась — от шампанского ли, от марева, или от его рук. Может быть, от всего сразу. Там, где он касался ее, кожа пылала, как от ожогов — самых приятных, самых сладких. Даже Володя, почти выцветший из памяти, никогда не волновал ее так, как Макс. Может быть, потому что Володя был обычным человеком без дара?

Аня немного покатала эту мысль, пробуя на вкус, но она ей не понравилась. Нет, это слишком похоже на мерзкого адмирала Канариса. Аня не считала себя чем-то лучше других.

Дело не в этом. Просто Володя предал ее, как только узнал ее тайну. И смотрел — как на чудовище. А Макс… Он принимал ее как есть. Под его взглядом она чувствовала себя не чудовищем, а совершенством.

Промаявшись с полчаса, Аня поняла, что не сможет уснуть. Макс занимал все ее мысли. Их танец, его слова — она прокручивала в голове все детали вечера, перебирая, как сокровища, все случайные прикосновения, улыбки, комплименты и надеясь, что вновь услышит шаги. Но коридор молчал. Тогда она сама вышла из спальни и, осторожно ступая, пробралась к кабинету Макса.

Что она ему скажет? Как объяснит свое появление, если не получалось объяснить даже себе? Она не могла придумать ни одного предлога, чтобы щеки не обжигало стыдом.

Из-под двери сочился золотой свет. Аня занесла кулак, чтобы постучать, и вдруг услышала голоса — сдавленный женский и приглушенный мужской. Аня замерла. Холодная волна окатила ее. Она припала к замочной скважине и заглянула внутрь.

Приглушенный свет настольной лампы выхватывал из полумрака две фигуры. Макс сидел на краю стола, а рядом с ним, совсем близко, стояла женщина в черном блестящем платье. Вырез треугольником открывал ее белую спину, высокий пояс стягивал талию. Лопатки вздрагивали под рукой Макса, как маленькие крылья. Это была Катарина. Макс обнимал ее, прижимая к своему плечу, гладил по спине и что-то шептал. Потом поцеловал в голову и так замер, уткнув нос ей в макушку и закрыв глаза. Катарина затихла в его крепких объятьях, потом потянулась к нему губами.