Вскоре зазвенела вода, и из-за деревьев блеснула быстрая бурливая речушка. На берегу стояла водяная мельница, по всем признакам старая, давно заброшенная. Вся в желтых пятнах лишайника, с проваленной крышей и вставшим намертво колесом, она годилась разве что для ориентира. Именно им она и была.

Здесь остановились на ночь. Лихолетову кое-как удалось перевязать Волка, но больше он ничем не мог помочь. Волк стойко терпел боль — казалось даже, он вообще ее не чувствует, только слабеет от потери крови. Они заночевали под гнилой крышей, и снова запах зерна, на сей раз старого, заплесневевшего, щекотал Лихолетову нос до рассвета.

На следующий день со стороны мельницы, опираясь на длинную жердь, к ним вышел старик. Борода, рыжая с сильной проседью, сбилась клоками, в такой же спутанной гриве торчали листья и веточки, будто он спал в валежнике. На старике был жеваный, невнятного цвета зипун нараспашку, штаны-галифе и высокие болотные сапоги с подворотами, все в грязи. Наверное, он и впрямь шел в них через топь. Из-под зарослей бровей глядели маленькие острые глазки.

Первое, что сделал Медведь, увидев старика, — наставил на него нож. Волк и Лиса поступили так же. Старик, подняв руки, закричал на русском, но с сильным акцентом:

— Свой я, свой!

— Пароль, — потребовал Медведь.

— Егерь! Егерь!

Только тогда бойцы опустили оружие. Егерь подошел ближе.

— Опоздание, — констатировал Медведь, сверившись с часами.

— Чего?! — возмутился Егерь. — Я мог вообще до вас не дойти, так что пошел ты! — Он хмуро оглядел всех четверых.

— А где остальные?

Медведь, Волк и Лиса, как всегда, молчали. Егерь перевел взгляд на Лихолетова и вскинул бровь. Лихолетов сказал:

— Все, кто есть. Остальные уехали куда-то на Нюрнберг.

— Плохо, — вздохнул Егерь. — Ладно, идем.

Махнув рукой, он пошагал обратно к мельнице. Лихолетов поспешил за ним. Отчего-то, встретив Егеря, он обрадовался ему как старому другу. Его возмущение, акцент и притом совершенно русское «пошел ты» — все казалось Лихолетову родным и прекрасным. Человечным.

— Нам еще далеко? — спросил он Егеря.

Тот приставил козырьком ладонь и взглянул из-под нее на солнце:

— Если не отдыхать, к вечеру будем на месте.

— У нас раненый, — осторожно сказал Лихолетов.

Егерь взглянул на побелевшего уже Волка, который как раз поравнялся с ними.

— Идти можешь? — спросил он. Волк коротко кивнул. — Тогда не задерживаемся. Schneller [1].

1. Быстрее (нем.).

1. Быстрее (нем.).

Борух

Рассвет застал его в душевых. Поднявшись раньше всех, Борух с тяжелой после удара головой и на подгибающихся ногах выбрался из спальни. Отчего-то ныли плечи. Он не помнил, как вчера уснул и что именно случилось после выстрела. Пуля пролетела в каких-то миллиметрах, чиркнула по оттопыренному уху — кромку пекло от ожога. А после — звон стекла, ветер и черные крылья; полет сквозь замок и одновременно — над ним; всполохи красных огненных цветов в темнеющем небе; чьи-то руки и шепот на незнакомом языке, щекоткой; потом Катарина и запах медицинского спирта, чистых бинтов. Потом — только полет.

Ему снилось, что он ворон, один из черной стаи, привязанной к замку колдовством. Он кружил над стенами и крышами, а голова горела, будто его ударили твердым клювом. Перья топорщились от боли, его вело в сторону, швыряло на ветряных потоках. Плавкое золото праздничного фейерверка осело пылью, подернулось сажей, и замок погрузился в темноту. Но Борух все отлично видел. Он слетел на карниз, сел рядом с каменной гаргульей. Внизу двигались две тени, одна — праведный вихрь и тайфун, белоглазая чудь, другой — обманчивая змеиная вязь, густая черная кровь. Борух каркнул — чудь подняла глаза и узнала его…

Прохладная вода смыла и этот липкий, тревожно похожий на явь сон, и злые глаза-бусинки адмирала Канариса, и тупую тяжесть в голове. Когда полегчало, он завинтил краны и, шлепая мокрыми ногами по кафелю, вышел из душевых в раздевалку. Аккуратно свернул выстиранные, ненужные больше бинты: за ночь ссадина на затылке запеклась бугристой коркой. Казалось, вместе с болью и памятью вода навсегда унесла и его прежнего, и от Боруха осталась лишь оболочка. Тонкая корочка, под которой пусто. Стены отзывались посланиями из прошлого: «Взошло новое солнце, и я ничего не боюсь».

Что-то звало его — прочь из флигеля, в галерею, похожую на церковь, где сияют золотые звезды, а вороны расправляют крылья. Он оделся в чистое, вышел из душевых для мальчиков и в коридоре, у высокого, покрытого тонкой утренней изморозью окна, столкнулся с Далией. Далия улыбнулась ему, но как-то жалостливо.

— Вот это ты вчера полетел!.. — Она хихикнула. — Не очень удачно вышло.

Борух дернул плечами:

— Могло быть хуже.

Тонкая складка-стрелка легла между белесых бровей Далии.