Утром, попрощавшись с хмурым и усталым Федором и пообещав ему зайти, как только получится, Макинтош продолжил эксперимент, в результате чего через четыре дня он вышел на междугородное шоссе, где пеших прохожих уже не встречалось, и ему удавалось поговорить только с людьми из автомобилей, когда они останавливались и предлагали ему свою помощь. Тогда он дружелюбно отказывался и переходил к расспросам.

Оказалось, что в автомобилях также были люди, у которых были все типичные человеческие идентификации, и Макинтош был удивлен, что каждый раз он вновь и вновь удивлялся такому неудивительному, в общем-то, факту. Например, супружеская пара, ехавшая в новенькой легковой автомашине, возвращалась из малоудачного свадебного путешествия и была усталой, что Макинтош понял по глазам молодоженов. Затем он узнал, что мужская половина пары, человек по имени Абрам, тридцати лет, в очках и лысоватый, до безумия любит свою машину и когда с ней случаются какие-нибудь мелкие неприятности, у него начинают дрожать ноги — не от жадности, подчеркиваю, а от любви — что, по немедленному наблюдению Макинтоша, вызывало скрытую неприязнь у женской половины пары, красивой женщины лет двадцати двух. В отношении Лолы (так весело представилась женщина, от чего почему-то напряглось и без того нервное лицо Абрама) Макинтош узнал, что она безумно любит цветы, особенно фиалки, а также шоколад и бородатых мужчин, и жалко, что Макинтош безбородый, а то бы она и его полюбила. Затем Макинтош узнал, что до пятого класса Лола училась игре на фортепиано и ей это очень нравилось, но она бросила, потому что у нее нет таланта. При последнем сообщении Лола внезапно опустила голову и малозаметно сжала кулачки...-

Или же — другой пример — Макинтошу предлагали свою помощь военные, проезжавшие в „газике“, из беседы с которыми он узнал, что тайна есть тайна, что шофера газика зовут Муса-джон, и что скоро он поедет домой и женится. Макинтош узнал также, что до ближайшего города М. „чесать еще километров сорок“, что ожидается гроза, что советскому офицеру в присутствии подчиненных не к лицу рассказывать о своей жизни и личных воспоминаниях. Затем он узнал, что он чудак, что ходьба босиком по гравию вредна для ног и что не следует экономить на обуви, даже если идешь очень далеко, и вообще кучу интересных и полезных сведений.

— Двести тысяч триста четыре, — подумал Макинтош, глядя вслед удалявшемуся автомобилю, и поправил рюкзак, в котором были: спальный мешок, еда, запасная обувь и одежда, спички, а также блокноты, куда он записывал адреса тех, кто этого от него требовал.

Затем он достал один из таких блокнотов и тщательно записал туда адреса Мусы-джона, капитана Диля, лейтенанта Худайбердыева и отца лейтенанта, Генриха Самсоновича, до которого отсюда было минимум пятьсот тысяч макинтошевых шагов и которого, по трепетным опасениям сына, решительно не слушается его младший брат, тоже Генрих.

В городе М. Макинтош заночевал у постового милиционера Чебукреева, однофамильца сварщика. Второй Чебукреев был холост и терпеть не мог вертихвосток, но зато любил Шекли и — очень — младшую сестру, которая находилась в этот момент замужем за геологом и жила на юге, откуда недавно прислала шесть килограммов урюка, каковым на ночь и угостил Чебукреев усталого Макинтоша.

Утром Макинтош простился с Чебукреевым и приступил к знакомству с человечеством, населявшим М., а через две недели он покинул город и — ну что я тут буду рассусоливать? — еще через шестьдесят недель он вплотную приблизился к некой вспаханной полосе, где был остановлен проходившим мимо человеком в военной форме и его невеселой собакой.

Макинтош вполне сознавал единственный контекст, в котором у него мог произойти разговор с этим человеком, и потому сразу сказал, что просит провести его к начальнику заставы, и пограничник, весьма удивившись его сговорчивости и потому не спуская пальца с курка автомата, провел Макинтоша в требовавшемся направлении.

Начальника заставы звали Петр Ибрагимович Чебукреев, что очень развеселило Макинтоша и придало начавшемуся допросу неспецифический оттенок.

Той же ночью Чебукреев вывел Макинтоша из комнаты, в которой тою заперли после допроса и, посадив в машину, отвез его на границу.

„Эх, жалко, — сказал Макинтош, когда вылезал из машины. — Я же хотел только пешком!“

„Ничего, ничего, — торопливо ответил Чебукреев. — По-другому я бы не смог. Что бы обо мне сказали, если бы я повел тебя пешком? Это же год объясняй, не поймут".

Начальник заставы Чебукреев тоже был однофамильцем сварщика и не приходился родственником милиционеру. Как сказал Макинтош, узнав его фамилию, случайность — это единственное, что придает жизни смысл. У Петра Чебукреева были: жена, „мать-старуха", трое детей, казенная квартира, долг перед Родиной, некоторые сожаления по поводу быстрого течения лет, зычный голос, хороший сон, страх перед начальством, страх за „мать-старуху", собственный автомобиль, строгость к подчиненным и еще многое, многое другое.

На другой стороне границы Макинтош был задержан и отведен на заставу другой стороны...

„Полтора миллиона пятьсот тысяч тринадцать", — подумал Макинтош, когда его вводили в кабинет начальника.

Вряд ли стоит говорить, что и у этого человека были имя, биография к еще многое другое...

— Да, я странный человек, — сказал Макинтош переводчику Кшиштофу, парню из Гданьска, бабнику, тайно и страстно мечтавшему когда-нибудь остановиться и остепениться, а в данный момент своей жизни помогавшему начальнику заставы Даниэлю Консовскому (в семье — Даня), понять суть великого эксперимента Макинтоша.

— Начальник двадцатого отделения города 3. говорил мне то же самое. И тем не менее, мне нужно в Португалию, точнее, в поселок П. в Португалии, где должны жить люди, на которых я, в числе других людей мира, хочу посмотреть и поговорить с ними. А главное — дошагать туда ногами и подсчитать шаги.

— Но почему именно в П.и именно в Португалию? — спросил Даня. — Я тебе гарантирую, что там действительно живут люди, что они спят, едят, разговаривают, гуляют, скучают и тому подобное. Зачем тебе туда ходить?