Дырбан хороший парень; я его плохо знаю, но, кажется, хороший. А зачем мне его знать больше, чем я считаю нужным? Вот у меня четыре года подряд правой ноги не было, и я ходил вприпрыжку — он это знает? Нет. Так и я не знаю, что у него там с ногами.

— А вот позавчера, — останавливаю я Суслика в его третьем анекдоте (он при этом довольно умолкает и пьет чай), — а вот позавчера я был в Таралампупу и видел там одну картину, а на картине — что бы вы думали?

— Шиш! — разом отвечают Дырбан и Суслик. — Что еще!

— Ха-ха, — смеюсь я, изо всех сил изображая, что смеюсь. Но у меня не получается и я лицемерю. — Нет!

— Ну-у, тогда... — переглядываются они с удивлением. — Два шиша?

— Ха-ха! — хохочу я. — Три!!

— Ну-у, — с неудовольствием говорят они. — Нехорошо.

И вынимают руки из-за пазухи.

— Это что, — вдруг вспоминает Дырбан. — А давайте я покажу вам, что я вчера наделал.

— Тьфу! — говорим мы с Сусликом. — Как не стыдно!

— Вы меня не поняли, — говорит Дырбан. — Это скульптура.

— А-а, — говорим мы, смягчаясь. — Ну-ну.

Дырбан достает с полки какую-то скульптуру, и мы смотрим ее, а потом пьем чай.

— Бессонными ночами я делал ее, — говорит Дырбан поэтически, — пока не сделал. Я на ней здоровье оборвал.

Скульптура изображала какую-то скульптуру, но мы уже пьем чай.

— Хорошая скульптура, — говорит Суслик и пьет чай. — Я от тебя не ожидал, Дырбан.

— Правда? — говорят Дырбан и вынимает руку из-за пазухи.

— Класс.

Дырбан изображает, что растроган, но, ей-богу, он ничего не чувствует.

Чай кончается, и мы молчим. Слышен громкий звук почесывания, но мы делаем вид, что ничего не слышим. Проходит секунд двадцать, и я не выдерживаю и говорю:

— Чаю, что ли, попить?

— Сейчас, — говорит Дырбан и довольно радостно исчезает с чайником на кухню.

Он не возвращается оттуда минут сорок, и тогда мы с Сусликом идем его проведать. Дырбан сидит на табурете у окна и пьет кисель. Увидев нас, он лицемерно смущается и говорит, что сейчас чай будет готов, но нам ясно, что он увиливает.

С чайником и Дырбаном мы возвращаемся в гостиную. Садимся и пьем чай. Иногда мы курим. Если мы только что пили чай, то мы курим, и наоборот: если только что курили, то мы пьем чай.

Вообще-то, я хороший парень. Только тоска какая-то иногда дома, вот и встаешь и идешь куда-нибудь пить чай. Когда-то мы пили не чай, но однажды надоело. Дырбан и Суслик тоже хорошие ребята. Вон Дырбан какие скульптуры делает, а Суслик — это вообще голова, цены себе не знает. Суслик занимается кастрологией, что это такое, не знаю, но помню, что что-то, связанное с биологией. А что, например, они знают о том, что делаю я? Ну, немного знают, конечно. Но все же, вместе мы никогда и нигде не работали и не работаем. Поэтому мы сидим и пьем чай. Что нам еще делать?

Вот Дырбан заглядывает в чайник и, довольно крякнув, опять уходит на кухню. Суслик и я с завистью смотрим ему вслед.

— Ничего, — думаю я. — Придешь ко мне в гости.

— Во-от, — говорит почему-то Суслик и чешет за пазухой. — Вот.

— Что „вот“-то? — хочу я крикнуть ему в ахинейскую рожу. — Что „вот“-то?

— А ничего, — хочет крикнуть Суслик в ответ. — Дураки мы, и нет у нас другого выхода.

Но ни он, ни я ничего не кричим.

Суслик затягивается сигаретой и, по возможности медленней выпуская дым, спрашивает:

— А еще какие там были картины?

— Где? — спрашиваю.

— Ну, там, в пупу-что-то, — уточняет Суслик.

— А, в Таралампупу, — вспоминаю я. — А больше ничего. Всего одна картина с шишами и куча народу вокруг.

— Да-а, — говорит Суслик, вероятно, представляя картину. — Вещь!

Возвращается Дырбан. У него такое несчастное лицо, что я вынимаю руку из-за пазухи и вытираю слезу.

— Что ты, Дырбан? — хочу я ему крикнуть. — Мы сейчас уйдем, не надо!

— То-то и оно, — хочет ответить на мой несостоявшийся крик Дырбан. — У нас только два выбора — чай на одну или несколько персон. И разговоры о шишовой живописи.

Но мы никогда не говорим этого. Мы вообще никогда не говорим того, что нам хочется крикнуть. Что-то нас держит. Может, чай или сигареты.

Суслик вдруг начинает трястись и уходит в сортир. Там секунд через сто он на публику спускает воду и возвращается с просветлевшим лицом.

— Мужики, — говорит он. — А что, если нам попить кофе?

Дырбан падает со стула и бьется в долгой и искренней судороге. Мы бросаемся к нему, сваливая на пол чайник, чашки и сигареты.

— Все, — говорит Дырбан, поникая в наших руках. — Допился.