— Никогда чекист не выполнял приказы МВД-шников, — хмыкнул он, но без злобы, а как бы раздумывая.

— Значит, ты будешь первым.

Он кивнул, будто этого и ждал, но тут же добавил:

— Договорились… Но если я что-то накопаю вперед тебя… что-то важное для нашего общего дела, то я буду старший. По рукам?

— А давай! — прищурился я и с размахом хлопнул его по ладони, мы пожали друг другу руки, скрепили спор-договор. — А теперь надо осмотреть место происшествия более детально.

Мы подошли к палатке. Я приподнял полог, посветил внутрь. Спальник смят, будто исследователь выскакивал в панике. Рюкзак — распахнут, содержимое вывалено частично наружу: консервы, коробка со стеклянными пробирками, какие-то мешочки с пористой породой. Мельников работал здесь не для проформы. Он копал, искал, собирал.

— Помоги, — сказал я Орлову и сам начал разгребать.

Возле рюкзака валялась толстая записная книжка. Потёртая, крашеная под кожу, на пружине. Блокнот в модной обложке. Явно импортный.

Я развернул фонарь, подсел, раскрыл. Пошли записи. Мелкий, частый почерк — без полей, как у человека, который привык работать в полевых условиях. Несколько страниц — схемы, цифры, химические формулы.

— Геохимия, — произнёс я, почесывая затылок. — Он по аномалиям работал. Я в этих формулах не копенгаген. Вот что всё это значит, скажи? У вас там есть в области выход на химиков — или кто такое умеет читать?

— Я — немного, — ответил Орлов.

— Чего? — мои брови встали домиком, ведь совсем недавно, он утверждал, что не разбирается ученых и их степенях.

— Тут не формулы, тут расчёты концентраций, — хмурился новоявленный напарник. — Кремний, бор, фтор… Тут он фиксировал, что в воде превышены показатели по отдельным химическим элементам. Вот, смотри — «Si — 6.1 мг/л, Fe — нестабильно, выбросы неравномерные, фон колеблется». А здесь — «РН провален в сторону кислотности. Органика? Нет, не может быть».

— Я все равно нихрена не понял… А ты откуда в химии разбираешься? А? Вас этому учат в школе КГБ? Хе.

— Не все комитетчики одинаковые, — улыбнулся Орлов с хитринкой в глазах. — Я ведь по образованию… а впрочем, неважно. Давай, листай, что там дальше…

Мы перелистнули ещё пару страниц. Все исписаны, по полям — каракули, стрелки, вопросы.

— Он что-то нашёл, — сказал я, ощущая, как внутри снова поднимается то чувство, которое накатывает на сыщика, когда он в шаге от ответа.

И тут — последняя страница.

Посреди листа — жирные, давленные строчки:

«Кажется, я разгадал тайну Чёрного озера»

Ниже:

«Все подробности — в моём диктофоне»

Мы с Орловым переглянулись.

— Видел здесь где-нибудь диктофон? — спросил он.

— Нет, — покачал я головой. — Ни в спальнике, ни в рюкзаке. Может, выпал?

— Или забрали. Те, кто его пугал… или кто за ним пришёл.

— Твою маковку, Гордеич, ищи диктофон, чую, в нем вся разгадка… Это шутка такая маленькая с динамиком, как радиоприемник, только маленький и с кассетой.

— Думаешь, я не знаю, что такое диктофон? — проворчал Борислав.

— Ну а вдруг? — пожал я плечами. — Позарез нужна кассета учёного. Эх… куда же она завалилась?

Я поднялся и выбрался наружу. Осветил пространство вокруг палатки. Земля кое-где примята, явно ногами, но четких следов не отпечаталось. Сломанная ветка, пустая консервная банка, обрывок обожженной газеты. Но диктофона нигде не было.

— Придётся искать, — сказал Орлов. — Эта запись может быть ключом ко всему.

— И к тому, почему он сбежал, — добавил я. — Или куда его утащили. И теперь геохимика придется добавить в наш список потеряшек. Не люблю, когда список жертв растет, а ты не можешь ничего с этим поделать. Обычно так маньяки работают. Ну, серийники которые…

— Думаешь я не знаю, кто такие маньяки? — снова фыркнул Орлов.

— Слушай… вы же только… ну, чем там занимаетесь? Безопасность государства и всё такое, контрразведка, борьба со шпионами и скрытыми врагами, пресечение идеологических диверсий. Маньяки — никак не ваш профиль.

— Это так… — задумчиво жевал губу Орлов, — но по факту — мы занимаемся всем, что власть считает угрозой.

— Ага, ясно… сегодня — инакомыслие, завтра — религиозные кружки, послезавтра — твой сосед, что слушает «Голос Америки» по ночам. Мы везде, где начинается шорох. Где система чувствует, что почва под ней двинулась. Работа тихая, без оркестра. Досье, прослушки, вербовки, подковёрные игры. Иногда — в открытую. Но чаще — в тени. Нам не нужно, чтобы нас любили. Достаточно, чтобы боялись. Так?