Щелчок. Тишина. И все заглохло. Я потыкал кнопки — нет, все мертво.

— Твою дивизию! Похоже, батарейки сдохли…

— Нужно вставить новые и дослушать, — с нетерпением проговорил Борислав.

Я подскочил к Грише, еле сдерживая себя, чтобы одним махом не уложить того носом в пол, а точнее, в землю, как уже сделал это в прошлый раз в музее:

— Где ты это взял? Говори!

Он втянул голову в плечи, весь сжавшись будто в бесформенный ком, и пробормотал:

— Гриша… шёл… и нашёл… оно лежит… просто было… в кустах… Гриша нашёл…

— Просто так? — я усилил хватку. — Случайно, да? Случайно оказался в лесу, случайно нашёл диктофон? Как тогда в музее, случайно нас подслушал?

Гриша замотал головой:

— Не брал… нашёл… просто шёл… Гриша шёл…

— Слишком много случайностей, Григорий, — грозно проговорил я, прищурившись. — Ты у нас вечно не при делах, а при этом всё самое интересное — рядом с тобой почему-то.

Орлов подошёл ближе:

— Ладно, хватит с ним цацкаться, — он резко схватил Гришу за грудки обеими руками и тряхнул: — А ну говори, где взял!

— Ай-ай-ай! Не надо! Гриша хороший! — тот дёрнулся, вцепился в моё плечо и спрятался за спину. — Не бей!

Я выставил руку, остановив Орлова.

— Тихо, Гордеич. Мы так только сильнее его напугаем, и он вообще ничего не скажет. Будет себе мычать и плакать. Тут по-другому надо.

Порывшись в кармане, я достал помятую конфету в шуршащем фантике.

— Гриша, смотри… карамель. Любишь такие? Хочешь?

Гриша стоял, крепко зажмурившись и втянув голову в плечи. Услышав про конфету, он с опаской открыл один глаз, затем второй. Немного расслабился и осторожно протянул руку.

— А… есть ещё?

— Будет. Поедем с нами — дам целую горсть. А пока держи эту.

Он кивнул, ловко развернул фантик, сунул конфету в рот.

— Гриша поедет. Гриша с хорошими дядями…

— Вот и ладно. Пошли, — я подтолкнул его под локоть.

Мы уже почти вышли на широкую тропу, когда Орлов, шедший чуть впереди, вдруг резко сбился с шага и замер. Потом выругался:

— Чёрт… твою мать…

Я посветил туда, куда он смотрел. Под кустом, прямо у тропинки, лежало тело. На животе. Руки в стороны. Лицо в траве.

Я сразу понял — это Мельников.

Я сделал пару шагов вперёд, осветил тело фонарём и потянул мёртвого за плечо, переворачивая его на спину. Зашелестела ткань, мокрая от крови. Свет фонарика полоснул по лицу мертвеца — и я отшатнулся.

— Бляха… — вырвалось у Орлова. Он стоял за моей спиной и теперь резко отпрянул. — Твою ж мать! Кто такое мог сотворить?!

Валентин Ефимович лежал, раскинув руки. Лицо застывшее, серое. На шее — тёмный, неровный след, будто его пытались душить. Но самое страшное было дальше.

Я провёл лучом по груди — рубашка разорвана, вся пропитана кровью. Под тканью зияла дыра. Безжалостная, огромная, но аккуратная.

— Сердце вырезано, — тихо сказал я, не отводя взгляда. — Смотри, разрез ровный. Острый нож… как скальпель. Это точно не звери.

— Ритуал какой-то? — Орлов отошёл на шаг, глядя с отвращением и страхом.

— Похоже, — подтвердил я. — Или… хотят, чтобы мы так подумали.

Я присел, посветил чуть дальше. Увидел, как примята трава — от тела будто шла полоса, как след. Травины сдвинуты и примяты в одну сторону.

— Его сюда притащили, — сказал я. — И тащили, похоже, к воде.

— Зачем? — Орлов почесал затылок, — Может, от тела избавиться хотели?

— Возможно, — я резко повернулся к Грише. Тот стоял неподвижно, засунув указательный палец в нос, взгляд пустой.

Будто уже забыл и про конфеты, и про диктофон, да и сейчас ничего особенного перед собой не видел.

— Григорий, — сказал я, подходя ближе. — Ты ничего не хочешь нам рассказать?

Я похлопал его по плечу — получилось сильнее, чем следовало. Он вздрогнул, затряс головой, прижал подбородок к груди.

— Н-не знаю… не видел… не делал… — пробормотал он. — Гриша… просто… нашёл в лесу…

— Всё-то ты находишь. И диктофон, и трупы, — прошипел я. — Прямо археолог.

Я аккуратно, чтобы не напугать Гришу, проверил на его запястьях наручники, туго ли, надежно ли. На всякий случай, ведь новый побег нам точно не нужен. Слишком много совпадений. Может, не такой уж он и дурачок?

Лазовский даже не дернулся, только прошептал чуть слышно, как будто боялся, что кто-то может подслушать: