Внизу пахло не гарью. Там стоял другой запах — сырой, вялый, с кислятиной. Свет фонаря скользнул по ржавым металлическим лоткам. На них — аккуратно расставленные стеклянные банки, каждая — с мутной жидкостью. Внутри, в тумане и осадке, можно разглядеть плавающие округлые предметы.

— Что там? Андрюх? — с тревогой спросил Федя.

Я наклонился ближе.

— Твою ж! Тебе это лучше не видеть… Полезай наверх.

— Ха! Думаешь, я испугаюсь помидоров? — хорохорился Погодин. — Дай-ка глянуть.

— Там, Федь, сердца… Человеческие. В чем-то законсервированы.

Федя застыл позади — и побледнел, наверное, в темноте не видно.

— Это… сердца? — пробормотал опер. — Тех, что пропали? Мама дорогая… Но… а зачем они их хранили?

Я пожал плечами. Хрен знает… Осмотрим все, найдем разгадку.

А про себя подумал, что не зря я стал копать пепелище, не подвела чуйка… вот только не сердца я почуял, а нечто большее. Но не мог понять — что….

— Мда-а, — проговорил напарник. — Получается, что убийства — это было полбеды. Андрюха! А что если это культ? Психоз. Одержимость. Вот Света точно разберется. Смотри! Вон, глянь!

Федя показал в сторону. Там, на стенах были нацарапаны символы, латинские фразы. «Sanguis est vita». Надо записать, может, Катков переведёт. В дальнем углу — стопка старых бумаг. Я порылся — какие-то записи, родословное древо. «Лазовские». Ветви, даты, имена. Всё тянулось к одному центру. К какому-то символу, непонятному знаку, написанному уже будто не рукой, а лапой.

Я медленно поднял голову и снова посмотрел на железные стеллажи с банками. И понял — здесь хранили не просто сердца. Здесь хранили веру. В то, что род можно возродить. Через кровь. Через жертву. Вот ведь конченные… Я сжал свободную руку в кулак. Нужно срочно найти эту семейку, пока они кого-нибудь ещё не отправили на тот свет.

— Андрей! — Погодин, кажется, слегка отдышался и осмелел, даже голос его почти не дрожал. — Там… кто-то есть…

Но вот на последнем слове его голос-таки дрогнул. Он показывал в узкий проход, который уходил в черноту из подвального помещения. Что там, дальше, мы ещё не знали.

И вдруг — позади зашуршало. Я обернулся — и замер.

В проходе, дрожа, стояла женщина. Мой луч скользнул по силуэту, вычерчивая ее стан, рваную одежду, чумазое лицо. Живая, но испуганная до смерти.

— Лиза… — выдохнул я, и в горле что-то перекатилось.

Грязная, растрёпанная, с кровоточащей ссадиной на лице, в копоти и пепле. Но живая. И глаза — ясные. Смотрела прямо на меня огромными глазами, будто боялась, что я исчезну.

Я подскочил к ней, обнял аккуратно, чтобы не испугать, не растрясти. А она разрыдалась — не истерично, не криком, а тяжело, горько, как плачут те, кто уже и не верил, что выберется.

Я держал её, гладил по спутанным волосам.

— Всё, всё… Тихо, Груня… Ты жива. Жива. Всё будет хорошо. Я нашел тебя…

— Я… я думала, ты не придёшь… — всхлипывая, пробормотала она. — Они меня держали… В темноте… Я слышала, как смеялись… как читали какие-то свои молитвы… Жу-у-уткие. Ждали чего-то. Ждали, когда озеро почернеет… Они хотели… хотели меня… — она всхлипнула и уткнулась мне в грудь. — В жертву… Какую-то жертву… Я… всё слышала… Это не люди, Андрей. Это уроды. Больные. Ненормальные твари.

Я крепче сжал её, глядя через плечо — туда, где стояли банки с сердцами.

— Я знаю. Я уже понял.

Она вскинула голову, вытерла глаза рукой. Настрадавшаяся пленница всё ещё дрожала.

— Я вспомнила. Андрей… Помнишь, я рассказывала про Хозяина? Это Шамба и Мещерский говорили, а я подслушала тогда, — слова давались ей с трудом, но она спешила высказать всё.

Будто после этой секунды больше ничего не будет.

— Да. конечно, помню. Что еще? — с надеждой уставился я на девушку.

— Я вспомнила, что они сказали… Андрей, они говорили, что людей убивают «чёртовы родственнички Хозяина». И… Понимаешь, что это значит?

— Да, — я прижал Груню, пытаясь согреть теплом своего тела. — То, что Лазовские и хозяин — в родстве. Но я найду их. Найду всех…

Груня прижалась к моей груди, как будто слова мои были последней защитой от той тьмы, из которой она только что выбралась.

Вечерело. Мы с женой вышли из машины у гостиницы, я проводил Свету до крыльца, а сам задержался, почуял спиной взгляд. За мной кто-то следил. Я уже знал, кто…

— Иди, дорогая, я догоню, у меня гость, — улыбнулся я жене.

По моему тону она поняла, что опасности нет, но дело важное. Кивнула и потянула массивную дверь. Когда дело не касалось женщин, Света не задавала лишних вопросов.

— Жду тебя через двадцать минут внизу, в ресторане. Я такая голодная — не опаздывай, ладно?

— Договорились…

Я вернулся на площадку перед гостиницей. Прошел за угол, туда, где кончался газон.

— Ждёшь?

— Жду, — коротко кивнул Орлов.