Я глядел на дымящееся пепелище.

Пожарные сделали еще заход и теперь окончательно отступали. Где-то ещё слабо шипела вода, как рассерженная гадюка.

Где ты, Груня…

Ты будто рядом. Я это чувствую.

Вечером Горохов собрал всех в кабинете. За окнами пасмурно, накрапывал дождь. Я порадовался хмурому небу, отметив про себя, что так только лучше зальет все угольки дома Лазовских, и завтра я буду искать там правду.

На столе перед Гороховым стояла кружка с чаем, прямо на томике дела. Остальной стол тоже весь завален бумагами. Дело обрастало новыми эпизодами, протоколами — оно распухло, множилось на тома. Шеф отхлебывал чай молча, ждал, пока все усядутся.

Он провёл ладонью по лицу, поднял взгляд, устало вздохнул:

— Итак, товарищи… Что у нас есть. Задержанный, особо опасный, ушёл из-под стражи. Убил постового, взял в заложники врача, его тоже убил. Вытащил брата — умственно отсталого. После чего, скорее всего, вернулся домой и уничтожил свою же семью. Отомстил родителям за то, что Лазовский-старший сдал его нам.

Он кивнул в сторону окна, за которым еще не так давно можно было разглядеть столб черного дыма, а теперь повсюду носился мерзкий запах и оседал пепел.

— Дом сгорел подчистую, — подытожил Горохов. — И теперь правды мы не узнаем, пока не поймаем самого Игоря Лазовского.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— В общем, так, товарищи… Задача — взять живым. Повторяю: живым. Стрелять только в случае реальной угрозы. Он нам очень нужен, — шеф похлопал по многочисленным томам уголовного дела. — Нам нужно понять, кто стоит за этим всем. Где он может скрываться? Думайте, товарищи, думайте… Мы не можем охватить весь город. Сил не хватает, нас всего-то трое. Светлана и Алексей не в счет, у них своя специфическая работа, а на местных надежды нет. Сами видели, что здесь творится, — он ожесточённо потер лоб. — Автовокзал перекрыт, станция под контролем. Так просто сесть на транспорт и уехать — не выйдет. С братом полоумным далеко он тоже не уйдёт, заметные они. Значит, прячется где-то здесь. В городе.

Я откинулся на спинку стула, кивнул:

— Никита Егорович… Я бы вернулся к тетради. Той самой, что принес отец Игоря. Где подозреваемый вёл записи по пропавшим. Думаю, это не просто дневник. В ней что-то есть такое… мне кажется, то, что мы упускаем. После его побега эта тетрадка должна исследоваться уже с другой точки зрения.

— Да ну её, — буркнул Федя, — я её уже раза три прочитал по распоряжению Никиты Егоровича. И что там такого может быть, Андрей? Ни конкретных адресов, ни фамилий, которых мы бы не знали. Ничего, за что можно было бы зацепиться и узнать, где прячется этот урод. Просто список. Просто описания их привычек и внешности. Ну и что нам это даст?

Горохов посмотрел на него и свел брови на переносице:

— Три раза? Значит, будет четвёртый. Прочитаешь до дыр. Наизусть. Может, на пятый заметишь, что пропустил с первого. Точно всё читал? Федор?

— Да точно, — фыркнул Погодин, — если не верите, сами посмотрите.

— Некогда, — буркнул Горохов. — У нас не литературный кружок. Я тебе это поручил штудировать, а ты читаешь, но не анализируешь.

— Да что там анализировать-то? — обиженно всплеснул руками Погодин. — Нет там ничего такого.

Горохов повернулся к Свете:

— Светлана Валерьевна, а ты смотрела эту тетрадь?

— Да, — кивнула она.

— И что скажешь?

Света постучала ноготками по столу, потом заговорила, по-научному размеренно и одновременно четко, как она умеет:

— Я заметила некую странность. Почерк одинаковый по всей тетради. Везде — торопливый, с одинаковым нажимом. Как будто писалось всё на одном дыхании. А по содержанию — это дневник, который вели много лет. Я не сразу поняла, что не так. Ведь даты разные, так? Несостыковка получается. Такое впечатление, что писали с чужого наброска. Под диктовку или с черновика.

— Получается, что писали не несколько лет, а буквально несколько дней, — своими словами пересказал я, уточняя.

Света кивнула.

— А вот это уже интересно… — пробормотал Горохов. — Если велся много лет, а написан, как будто за неделю, то что?

Я поднял голову:

— То, что это копия. Чистовой вариант, — повернулся я к Каткову, — Скажи, Алексей, ты проверял почерк?

— Да, — Катков поправил очки. — Сравнивал с записями из спортшколы, его анкетами. Почерк-то Игоря. Без сомнений.

— Почерк — это хорошо, — сказал я. — Но вот что получается, тетрадь — ненастоящая. Точнее, не оригинальная. Такое впечатление, что её заново переписали. Причём именно Игорь.

— Сейчас принесу, — бросил Катков и вышел в соседний кабинет.

Вернулся быстро, с с тетрадью. Разложил её перед нами.

Мы сгрудились над столом. Бумага была не пожелтевшая, как у старых листов, а страницы исписаны аккуратным, но нервным почерком.

— Смотрите! Вот! — указал Катков, — Дата изготовления. 1986 год. Новенькая совсем, два года как выпущена. А в записи — и правда ссылки на события десятилетней давности. Несколько случаев — ещё с семидесятых. Как она могла вестись «много лет», если ей — от силы два?