Ей удавалось минимально участвовать в беседе, ровно настолько, чтобы не показаться грубой, но ее мысли были далеко.

Муж. Партнер.

Ее душа не протестовала против этой идеи, как это бывало, когда она была моложе, но ее нежелание все еще было непоколебимым.

С чего вообще начать?

Ее взгляд, прикованный к столу во время еды и разговора, поднялся, чтобы посмотреть на обеденный зал. Без проблем она обнаружила большую зеленую фигуру кузнеца, сидящего с работниками, а Вульф развалился рядом с ним.

Сердце заколотилось в кулаке отчаяния, крепко сжимающим его.

«То, что у Сорчи получился сказочный роман с полукровкой, не означает, что и у тебя он будет таким же», сказала она себе.

И все же…

И все же.

?

Хакон и остальная прислуга оторвались от еды, когда в зал вошел приезжий лорд, разряженный и блаженно улыбающийся от уха до уха. Барон Баярд был именно таким, каким Хакон представлял себе дворянина — утонченным, облаченным в свои богатства, непринужденным в улыбках и комплиментах.

Хакон возненавидел его с первого взгляда.

— Нравится ли мне застилать эту чудовищную кровать в комнате, которую он предпочитает? Нет, — сказала Клэр, одна из горничных, снова наполняя свой кубок дорогим вином, которое привез Баярд. — Но, по крайней мере, на этот раз он приехал с подарками.

— И еще лучше, что милорд и миледи не любители вина, — добавил Оуэн, гончар, сидящий слева от Хакона. Он протянул свой кубок, чтобы Клэри наполнила его.

— Он часто приезжает? — спросил Хакон.

Его зверь зарычал и огрызнулся при виде дворянина, сидящего за высоким столом, но Хакону показалось, что он сохранил ровный тон, не выдавая жгучего любопытства, которое снедало его с тех пор, как Фиа пришла за леди Эйслинн.

Сама Фиа хихикнула в салфетку.

— Слишком часто, — она закатила свои красивые карие глаза, широко улыбаясь ему. У Фиа был красивый рот с пухлыми губами, которые широко раскрывались. Хакону нравились ее губы — по ним было легко читать.

— Он уже много лет ухаживает за леди, — сказала Брижитт, другая горничная. Она заговорщически наклонилась вперед, в ее ярких глазах плясали веселые огоньки. — Она уже отказала ему, но, похоже, он не может остановиться.

— На самом деле не могу его винить, — сказал Лиам, еще один гончар по другую сторону от Оуэна. — Приз стал только больше.

Три служанки засвистели в ответ на его замечание.

— Миледи — не призовая племенная кобыла, — проворчала Клэр.

— Она достойна куда лучшего, чем он, — согласилась Фиа. — Особенно сейчас.

Брижитт властно кивнула.

— Она может заполучить любого мужчину, которого захочет, — и, поднося чашку к губам, подмигнула Хакону поверх края.

Его уши загорелись, и инстинкт подсказывал опустить взгляд, но он не мог себе этого позволить, не тогда, когда разговор летел быстрее, чем колибри меж цветов.

Горничные и гончары начали обсуждать лучшие варианты брака, Фиа утверждала, что никто, кроме принца королевства, не подойдет леди Эйслинн. Хакон слушал дальше, его грудь сжималась от каждого имени, которое они озвучивали, и нарастало рычание. Наконец, оно сорвалось с его губ.

Он погладил Вульфа по голове, притворившись, что это он издал этот звук, когда те, кто сидели ближе к нему, подняли головы.

Хакон проглотил рычание, загнав его поглубже, туда, где он пытался удержать свой постоянно растущий интерес к наследнице Дарроу.

«Она не для тебя», напомнил он себе. Не в первый раз за этот день.

Тем не менее, он ничего не мог с собой поделать, когда разговор затих, и, не имея возможности следить за губами, его взгляд переместился на высокий стол.

Сердце Хакона бешено заколотилось, когда он увидел леди Эйслинн, смотрящую через зал — на него. Она была так далеко, насколько это возможно в большом зале, в течение всего ужина сидела за высоким столом с отцом и бароном Баярдом, и все же Хакон ясно видел несчастное напряжение в ее взгляде.

Она моргнула, румянец залил ее щеки, когда она поняла, что он тоже смотрит на нее. Ее взгляд переместился обратно на барона, который наклонился к ней, почти наполовину перегнувшись через стол, явно пытаясь привлечь ее внимание.

Рев зверя внутри него был таким громким, что Хакон больше ничего не слышал.

Его глаза были прикованы к барону, ревнивая ярость испепелила здравый смысл. Он чувствовал рычание, клокочущее в груди, звериный язык, более древний, чем слова, который означал только одно…