— В случае чего — ты не лезь. Больше поможешь, если возьмешь лошадь и поскачешь к соседям. Пусть едут с оружием. Буры, португальцы, китайцы — все мы люди, — сказал англичанин и стал спускаться.

Уинстон бредил. Он снова и снова видел картинки пережитого за последний месяц.

14 ноября. Капитан Голдейн, друг Черчилля еще с индийской кампании, рассказывает ему о планах разведывательного рейда по бурской территории, показывает карту. Уинстон хочет поехать с ним. «Но эту операцию поручили нам. Ваша военная часть не имеет к ней отношения», — возражает Голдейн. Однако 25-летний Черчилль настойчиво попросит взять его не как офицера, а как журналиста «Морнинг пост»: «Я должен оправдывать 250 фунтов гонорара, который мне платят. Ни один военный корреспондент не получал столько! А чтобы писать интересно, я должен все видеть собственными глазами. Иначе мне сократят зарплату!» — иронизирует наше герой, и Голдейн соглашается.

15 ноября. Вместе с десятками офицеров и солдат они выезжают на бронепоезде. Машинист резко тормозит — впереди на рельсах лежат каменные валуны. Повстанцы-буры перерезали британцам путь, а бронепоезд становится прекрасной артиллерийской мишенью. Машинист пытается разогнаться и сдать задним ходом, но… Буры успели и там набросать валунов, и машина на всех парах сходит с рельсов. Люди, оружие, запасы пищи и воды летят в разные стороны. Раздаются крики ужаса и стоны раненых.

Единственный большой пулемет выходит из строя. Черчилль, будучи в рейде в качестве корреспондента, под огнем противника командует расчисткой дороги от камней. Он мог спрятаться в вагоне, залечь за насыпью — имел полное право. Но увидев, как один за другим падают убитые и раненые, Уинстон тоже таскает камни, пока другие стреляют в многочисленных врагов. Одна пуля свистит над его правым ухом, а вторая прошивает левый рукав. Но он не обращает внимания — выхватывает пистолет, стреляет через плечо, даже не прицеливаясь, и роняет оружие.

Далее — пустота. Он чувствует, как его дергают за рукав. Приоткрывая один глаз, Черчилль видит склонившееся над ним грязное молодое лицо. И снова пустота. «Трясця» — слышит, но не понимает странный и для англичанина, и для бура окрик. Чувствует, как его хлопают по щекам, снова видит это лицо. Мужчина обращается к нему на ломаном английском:

— Не офицер? Не солдат?

Черчилль мотает головой, видит, что лежит в канаве. Ощупывает тело, ноги… Садится, осматривает себя. Крови на одежде почти нет, боли тоже — только в голове как будто гудит колокол. Справа он видит группу своих товарищей в форме. С ними Голдейн — жив, слава Богу; это военнопленные. Слева — несколько мужчин без формы, работники железной дороги.

— Юрко! — рявкнул кто-то над ухом Уинстона, добавив несколько слов на незнакомом языке, как будто славянском.

«Поляки? Русские? Сербы? Я в Южной Африке или…?» — мысли Черчилля путались.

Молодой мужчина, на которого обратил внимание Черчилль, махнул рукой влево — не к военнопленным, дескать. Он почувствовал, как его подхватили сильные руки и встряхнули, толкая к группе железнодорожников. «В расход!» — услышал он и, не понимая значения восклицания, осознал, что сейчас его, офицера британской армии и сына министра Ее Величества, пристрелят как собаку.

— Проше пана… Спасибо… Добрый день, — начал он, выковыривая из глубин подсознания все вежливые славянские слова, которые он слышал хоть раз в жизни.

Он потянулся к нагрудному карману, но молодой усач, очевидно, командир этой бригады, подскочил и слегка ударил его по руке.

— Позвольте, я взгляну, — насмешливо сказал он на плохом английском.

— Документы, — выдохнул Черчилль.

— Я вижу, — так же издевательски ответил парень.

Когда он развернул удостоверение корреспондента, его лицо внезапно стало серьезным, а из-под темных, припорошенных песком и порохом бровей, блеснули умные серые глаза.

— Журналист? — в его голосе была смесь уважения и недоверия.

— Да-да! «Морнинг пост», — закивал Черчилль.

— «Чур-чилл», — прочитал славянин его фамилию и тихонько засмеялся. — Да? Ты Чурчилл?

— Черчилль, — поправил наш герой. — Уинстон Черчилль.

— Ого! — воскликнул славянин. — Прямо как министр!

— Это мой отец! Но он уже не министр. Отец умер четыре года назад, — уточнил Уинстон.

Мужчина, которого все называли «Юрком», почесал затылок рукоятью пистолета. Едва заметным кивком, он отправил Черчилля к группе, стоявшей справа.

— В лагерь поедешь. Со мной, — бросил славянин.

Военнопленных вместе с Черчиллем загнали в единственный уцелевший вагон. Сквозь закрытые двери британцы ясно услышали команды на неизвестном языке. Затем прозвучало несколько десятков выстрелов, криков — и все стихло.

— Кто это? — шепотом спросил Уинстон знакомого офицера.

— Это бригада Юрия Будяка. Говорят, он злой, как черт. Собрал бригаду из разных иностранцев, желающих повоевать на стороне буров. Здесь много таких сборных партизанских бригад, — шепотом ответил тот.

— Но это не их война! — изумился Черчилль.

— Наверняка каждый имеет свои причины в ней воевать. Я даже не знаю, кто он, этот Будяк. Говорят, из России, но… Может, поляк, который понимает, что воевать за независимость Польши бессмысленно. Или еще кто-то… В России много народов живет.

Двери тяжело отъехали, и в вагон заглянул руководитель отряда. Встретившись глазами с Черчиллем, он приказал ему выйти и протянул флягу с водой.

— Пусть моим товарищам тоже дадут пить, — сказал Уинстон. Почему-то он чувствовал, что его просьбу выполнят.