– Он не в России, - нахмурился я. – Ульянов за границей.

– Физически – да. Но его идеи – здесь. И распространяются быстрее холеры.

Вечером того же дня я вызвал Александровича Федоровича – своего доверенного офицера разведки. Тот уже держал в руках досье с пометкой «совершенно секретно». На первой странице – лицо в полупрофиль, сухое, костлявое, с лобом фанатика. Владимир Ильич Ульянов.

– Судя по перехватам, - сказал Александр, - немцы планируют использовать его как инструмент для расшатывания России изнутри. Им не победить на поле боя – они хотят победить в умах.

Я встал, подошёл к окну и долго смотрел на заснеженный Невский. Город жил, светился витринами, но где-то в подвалах, квартирах и типографиях уже варился яд революции.

– Тогда мы сделаем то, чего от нас не ждут, - сказал я наконец. – Мы не будет запрещать слова. Мы будем говорить громче. Превзойдём их в идее, в правде, в силе.

– Как?

– Создадим свою газету. Свой университет. Своих профессоров. Начнём пропаганду нового порядка – справедливой империи, где народ не угнетаем, а уважен. Где рабочий – не враг, а партнёр. Где свобода не значит хаос.

И я дал указ: создать Информационное Бюро Империи – будущую машину идеологической обороны. Версаль давал нам внешнюю легитимность. Но без победы внутри – Россия снова могла пасть.

И я не мог этого допустить.

Через два дня в Зимнем дворце, в бывшем зале заседаний Государственного совета, собрались люди, которым я доверял. Министры, чиновники среднего звена, несколько военных и один неожиданный гость — Сергей Юльевич Витте, вернувшийся по моему личному приглашению. Он отошёл от дел, но остался верным слуге идеи — сильной и просвещённой России.

– Вы хотите создать Министерство Истины? — с усмешкой спросил он, глядя на меня поверх очков.

– Не совсем, — ответил я. — Я хочу создать иммунитет. Революция — это болезнь, которая питается ложью, бедностью и молчанием. Мы искореним все три.

В тот же вечер я подписал Указ №41 — «О создании Государственного Информационного Бюро Империи» (ГИБИ). Ему передавалась координация печатных изданий, образовательных программ, художественной цензуры и — самое главное — подготовка будущих лекторов и преподавателей новой идеологии: имперского прагматизма. Утром началась рассылка директив. По всей стране вузы получали новые стандарты образования, типографии — образцы новых листовок, а церкви — указания сотрудничать в просветительских миссиях. Даже офицерские училища получили брошюры: «Солдат и Империя — неразделимы». Но я понимал: этого мало. Ульянов был не просто идеолог. Он был фанатиком с харизмой. Его нельзя было перебороть одной газетой. Нужен был контрудар. И тогда я решился на шаг, который не простили бы мне ни старые гвардейцы, ни Духовная канцелярия.

Я приказал начать скрытую операцию по организации... контролируемой оппозиции.

– Мы создадим ложную социалистическую партию, — сказал я узкому кругу доверенных. — Ячейку, полностью подконтрольную нам. Пусть к ней тянутся радикалы. Мы будем направлять их, собирать, изучать — и уничтожать.

Витте тяжело вздохнул:

– Игра в тени, Ваше Величество, оборачивается тем, что они могут стать вами.

– Нет, Сергей Юльевич, — ответил я. — Потому что на этот раз… я — из будущего.

Весна 1916 года принесла в столицу не только капель и пробуждение природы, но и рой слухов. Неизвестная социалистическая организация под названием «Объединённый народный союз труда» начала распространять листовки, в которых звучали вроде бы знакомые, но странно умеренные лозунги: «Земля — крестьянам, но через законы», «Власть — народу, но через Советы при Императоре». Это было тонкое искусство имитации. Мною созданная теневая структура управлялась двумя слоями: верхушка — мои люди из Департамента охранения, ниже — настоящие радикалы, завербованные через подставных агитаторов. Я наблюдал, как они тянулись к пламени, даже не подозревая, что это костёр, разожжённый моей рукой. Сеть росла. Я позволял ей укрепляться, вмешиваясь лишь в критические моменты. Несколько особо буйных активистов таинственно исчезли. В газетах появлялись странные статьи с мягкой критикой самодержавия, а в комментариях — ещё более мягкие ответы якобы от сторонников Императора, уводившие диалог в сторону.

Манипуляция стала оружием.

– Ваше Величество, — доложил генерал Алексеев, — их популярность растёт. Особенно среди молодых рабочих. Нам стоит обострить конфликт, прежде чем пламя выйдет из-под контроля.

Я покачал головой:

– Нет. Мы выпустим их на улицы — в День труда. Но с нашими знаменами. Пусть маршируют. Пусть верят. Главное — чтобы маршировали туда, куда укажу я.

Первое мая 1916 года. вошло в историю как «Шествие народного согласия». Тысячи рабочих прошли по Невскому с транспарантами, на которых были не красные звёзды, а двуглавые орлы, обрамлённые лозунгами о правах и порядке. Впервые в истории Империи шествие социалистов сопровождал царский караул — по моей воле.

Западная пресса была в шоке.

Французская «Le Figaro» писала:

"Россия нашла формулу термоядерного баланса: монархия, питаемая огнём революции, не сгорая."

Но я знал: настоящий огонь ещё впереди. Это было лишь зеркало для врагов. А внизу, в глубинах Петербурга, уже подбирался к поверхности человек, чьё имя ещё не вычеркнуто из памяти мира.

Владимир Ильич Ленин.

Его возвращение станет неизбежным. Но к тому моменту — я уже буду ждать.