Россия вновь становилась центром славянского мира.

Наступало время следующего акта. Я знал: следующим ходом станет Вена. Империя Габсбургов колебалась под тяжестью веков и внутренних противоречий.

Мы приготовились толкнуть.

Из Ставки пришло подтверждение: часть Кавказского корпуса уже направлялась через Украину к западной границе. Полковник Дроздовский передал, что войска движутся под видом «усиления охраны транспортных артерий». Всё шло по плану. В Петрограде же начиналась иная игра — шахматная партия за влияние на умы. Я встретился с профессором Павлом Милюковым и другими либеральными деятелями. Мы провели закрытую беседу в Александровском дворце.

– Вы боитесь, что я — новый самодержец, — сказал я, глядя Милюкову в глаза. — А я лишь тот, кто знает, чем всё закончится, если мы не изменим правил. Я не откажусь от власти, но открою двери для ответственности. Дума станет союзником, не игрушкой.

Милюков был ошеломлён, но задумался. Именно так, небольшими шагами, я начал превращать думающих людей в союзников, а не противников. Сила без интеллекта — тирания. Но интеллект без силы — утопия. Я избрал синтез. Одновременно в газетах начали появляться статьи, осторожно намекающие на будущие изменения: «Стабильность через прогресс», «Воля — не хаос, а порядок», «Реформа сверху — спасение снизу». Авторство я оставлял за псевдонимами. Тем временем пришло первое подтверждение успеха: венгерские офицеры в Трансильвании выразили негласную готовность сотрудничать в случае отделения от Вены. Мои агенты уже работали там под прикрытием культурных миссий.

Поздно ночью, стоя у окна своего кабинета, я глядел на карту. Брестская комбинация, задуманная как хитрый манёвр, начала превращаться в фундамент новой политической архитектуры Европы.

И в этом проекте — Российская Империя снова становилась архитектором.

Весна 1914 года принесла не только цветение, но и запах пороха. План, рождённый за закрытыми дверями и в тусклом свете свечей на военных картах, начал обретать форму реальности. Славянская дуга — союз России, Сербии, Болгарии и Румынии — стал фактом. Пока Европа ждала мира, мы нанесли удар. 7 апреля, на рассвете, русские войска перешли границу Австро-Венгрии в Галиции. Не как в прошлом, беспорядочно и наобум, а в слаженном темпе, с резервами, артиллерийской поддержкой, и — впервые — воздушным сопровождением. Новые бипланы «Илья Муромец», оснащённые модернизированными моторами, шли клином в небе, внушая страх.

Но это была не только военная победа. Это была — победа в крови.

Галицкие крестьяне, запуганные и замученные венскими властями, встречали русских солдат не с вилами, а с хлебом и солью. Однако армия не вошла в их дома как освободитель с мечом. Мы заранее распространили инструкции по цивилизованному поведению, и каждый солдат знал: от его поступка зависит не просто исход войны, а доверие на десятилетия. В Вене вызвали срочное совещание. Император Франц Иосиф был в ярости. Но старческая ярость — слабое оружие. Их армии не были готовы к организованному славянскому натиску. Главнокомандующий австро-венгерской армии, Конрад фон Гётцендорф, в спешке потребовал поддержки от Германии. И вот тут вступил в игру следующий шаг.

Я лично отправил телеграмму кайзеру Вильгельму II:

«Ваше Величество. Мой удар по Австро-Венгрии — не акт агрессии, а хирургическая операция по спасению стабильности Европы. Присоединение Германии к этому конфликту будет означать, что старый континент окончательно выбрал войну как метод.»

Ответ не последовал. Только молчание.

На поле боя тем временем всё кипело. Под Перемышлем, в жестоком сражении, погиб почти весь 6-й пехотный полк. Командир, полковник Мосолов, сражался до последнего, приказав сжечь знамя, чтобы оно не досталось врагу. Это была тяжёлая потеря. Я распорядился лично присутствовать на панихиде. Там, стоя перед гробами, я произнёс:

– Мы не просто ведём войну. Мы строим будущее. И оно должно быть достойным вашей жертвы.

Кровь текла — но не впустую. Победа шла рядом, пусть и по острию ножа.

На пятый день наступления, русские войска заняли Львов. Штаб доложил: австро-венгерская линия обороны прорвана, дороги на Краков — открыты. Но я понимал: чем ближе победа, тем опаснее каждый шаг. Вечером я созвал военный совет в Ставке. Карты были исписаны метками, флажками, линиями. Генерал Алексеев уверенно докладывал:

– Взятие Кракова — вопрос семи дней, Ваше Величество. Мы готовы.

Я поднял руку.

– А готовы ли к этому сами поляки?

Вопрос повис в тишине. Затем генерал Куропаткин медленно кивнул:

– Мы уже передали инструкции комендантам: ни одного акта насилия, уважение к местным законам, обязательная установка двух-язычных указателей. Временное управление будет гражданским.

– Хорошо, — сказал я. — Тогда пусть Краков увидит, чем отличается Империя будущего от империй прошлого.

На следующий день в Петрограде прошёл молебен. Толпы собрались у Казанского собора. Я стоял с поднятой головой, но сердце моё было не на триумфальном марше, а на восточном фронте. В больницах, где лежали израненные, и на пустых улицах деревень, оставшихся без мужчин. Каждая победа рождала тень — цену. Но в этой тени созревала решимость. Не повторить ошибок прошлого. Не отдать плоды завоеваний революционным ветрам. Из Европы приходили странные вести. Франция нервно следила за каждым шагом. Великобритания посылала эмиссаров, будто надеясь понять, кто теперь пишет правила. И только Берлин продолжал молчать, как хищник в траве. Я знал: кровь ещё будет. И, возможно, её прольётся больше, чем хотелось бы. Но каждый шаг должен вести не просто к триумфу, а к преобразованию — к той новой Империи, которую я обещал себе и истории.