Алексеев удивлённо посмотрел на императора:

– Это уже не дипломатия. Это строительство новой мировой архитектуры.

– Именно, — кивнул Николай. — И оно не будет кровавым. Мы больше не должны завоёвывать — мы должны втягивать, убеждать, вовлекать.

В Берлине же, пока кайзер Вильгельм страдал от уязвлённого самолюбия, немецкие промышленники начинали чувствовать реальность: договор с Россией открыл для них колоссальные рынки. Рурские магнаты, владельцы машиностроительных заводов, уже вели переговоры с министерством торговли Российской империи. Даже немецкая социал-демократия признавала, что мир с Россией лучше, чем попытка удержать колонии под гнётом национализма. Италия, Франция и даже Австро-Венгрия ощущали тот же ветер перемен. Внутренние потрясения, рост сепаратизма, усталость от конфликта — всё это подталкивало к новому центру тяжести. И Россия становилась этим центром.

Когда в мае 1916 года в Петербурге состоялась первая неформальная встреча представителей «Новой Антанты», приглашённые послы и министры не узнали Россию. Вместо империи с претензией на мировое господство — перед ними стояла цивилизация, уверенная в себе и своих ценностях.

– Мы не диктуем волю, — сказал Николай, выступая с приветственным словом. — Мы предлагаем идею. Идею общего дома — от Лиссабона до Шанхая. Где каждый сможет говорить на своём языке, молиться по-своему, торговать честно и жить без страха перед завтрашним днём.

Он не знал, услышат ли его сразу. Но точно знал: семена были посеяны. Теперь империя уже не казалась старым режимом. Она становилась альтернативой хаосу.

Новая Антанта родилась не в боях, а в тени карт и переговоров. Её оружием были слова, цифры и дороги. Но именно она могла изменить ход XX века — и спасти Россию от катастроф, которых так боялся Николай.

Февраль 1920 года. Карта мира на столе в Малом кабинете Зимнего дворца всё больше напоминала шахматную доску. Только фигуры на ней были не из дерева и слоновой кости – они были из стали, крови и тайных договоров. На западе Европа стояла перед новым рубежом – одни ждали, что Россия снова повернётся внутрь себя, другие – что она перегорит от собственной амбиции. Но я знал: подлинная угроза – не в Берлине, не в Париже, не в Лондоне. Она рождалась на Востоке, там, где старые империи поднимались из пепла, ведомые своими демонами и надеждами.

– Государь, срочное донесение из Мукдена, - вошёл с телеграммой адъютант. – Японцы увеличили присутствие в Корее. Китайцы усиливают гарнизоны в Маньчжурии. Британцы пытаются пролоббировать соглашение о контроле над Афганистаном.

Я взглянул на карту. Восточная Азия полыхала тихо – без выстрелов, но с тревожной логикой надвигающегося конфликта. То был новый «Большой передел» - не колониальный, а идеологический, ресурсный, промышленный.

В тот же день я собрал Совет обороны. На нём были Витте, Куропаткин, Мещерский, а также представители новой школы – молодые офицеры, прошедшие обучение в инженерных академиях Санкт-Петербурга и Харькова.

– Господа, - начал я, - мы выиграли войну на Западе, но можем проиграть её на Востоке, если не проявим стратегической воли. Нам нужно не просто держать Дальний Восток – нам нужно превратить его в якорь процветания и проекцию силы.

– Транссибирская магистраль нуждается в модернизации, - подал голос Струве. – Предлагаю начать электрификацию южной ветки. Это даст экономический импульс и усилит логистику.

– А порт Артур? – вставил генерал Куропаткин. – Его фортификации устарели. Предлагаю создать новый военно-морской округ и перевооружить Тихоокеанский флот.

– И мы должны перехватить инициативу в Монголии, - добавил барон Унгерн, недавно восстановленный в звании. – Там народ помнит наш приход. Нам нужен буфер между Китаем и нами.

Я утвердил всё. Восток не будет забыт. Япония, Британия, Китай – все они ждали нашего промедления. Но оно не наступило. В апреле 1920 года в Чите начал работу Институт восточных стратегий и дипломатии. В Харбине стартовало строительство нового машиностроительного комплекса, а в Якутске был подписан указ об открытии первого северного радиотелеграфного узла.

Наконец, в мае, на экстренном заседании Совета министров я подписал Указ №41 – «О восточной интеграции», по которому Сибирь и Дальний Восток получали расширенное самоуправление, особые инвестиционные льготы и прямое представительство при Дворе. Я знал: это было только начало. Восток – не угроза. Восток – наш будущий оплот. Но лишь если его сформировать с умом и силой.

Секретное совещание в здании Министерства иностранных дел длилось более пяти часов. Я предпочёл провести его лично, без свидетелей, без протокола. На карте, растянутой на огромном столе, вновь и вновь двигались флажки: красные – британские интересы, синие – японские, зелёные – наши.

– Их расчёт прост, - сказал Витте, проводя тростью по линии Владивосток-Маньчжурия, - у нас война на истощение, у них – экспансия через экономику. Англия и Япония давно делят Азию по своим лекалам, а США уже протянули щупальца в Шанхай.

– Это значит, что следующая схватка будет не столько на поле боя, сколько в экономических соглашениях и инфраструктуре, - добавил Тимирязев, вернувшийся из делегации в Кобе. – Они продают кредиты как оружие. Но мы можем продать мечту – стабильность и прогресс.