Я поднялся, подойдя к карте на стене. Восток больше не был пустым фоном — он оживал точками, линиями, будущими союзами. Россия превращалась в центр притяжения — не через штыки, а через идею будущего, в котором именно мы становимся архитекторами стабильности.

В этот же вечер я подписал три указа:

О создании Российского Восточного Банка - с правом эмиссии на территории Дальнего Востока и под залог инфраструктурных облигаций.О модернизации Тихоокеанского флота - кораблестроительные верфи в Николаевске-на-Амуре получали удвоенное финансирование.О статусе культурной автономии для малых народов Восточной Сибири - жест, который должен был предотвратить недовольство и встроить национальные окраины в идеологию Империи.

– Ваша Императорская милость, — осторожно начал Витте, когда мы остались наедине, — вы меняете суть Империи. Не только географически, но концептуально. Мы больше не просто держава — мы модель мира. Вы уверены, что это удержится?

Я посмотрел ему прямо в глаза:

– Только если мы будем не копией Европы, а тем, чем она уже быть не может. У неё позади — упадок. У нас — возможность.

Поздним вечером, в своём кабинете, я вновь развернул карту. Красные флажки на Владивостоке, Харбине, Кашгаре, Коканде. Каждый — точка опоры.

Империя начинала дышать полными лёгкими. Но это дыхание могло обернуться бурей…

Ноябрь 1920 года. Владивосток. Инспекционная поездка.

Порывы ветра с Японского моря били в лицо, когда я сошёл с поезда. Встретили меня генералы Восточного округа, купцы, инженеры и делегация местных староверов, просивших защиты своих культурных обычаев. Я обошёл строй солдат — их взгляд был внимательным, но в нём появилась уверенность. Эти люди знали, что Империя не бросит их на краю мира. В доках кипела работа: новые броненосцы ещё строились, но уже было видно — наш флот оживает. Я зашёл в проектный штаб, где молодые офицеры чертили схемы гидро-аэропланов, а инженеры спорили об электросети для новых фортов.

– Вы просили империю будущего? — сказал я одному из адмиралов. — Вот она начинается здесь.

Позднее, в губернаторском дворце, я провёл совещание с представителями Японии и Кореи. Тон был официальным, но под поверхностью ощущалось напряжение.

– Россия не стремится к экспансии, — сказал я на японском, вызвав удивлённый взгляд посла. — Но мы не отдадим Восток на откуп хаосу. Стабильность — наш общий интерес.

После ужина я остался один с посланником из Киото. Мы смотрели на огни гавани.

– Скажу откровенно, — произнёс он. — Император обеспокоен. Ваши шаги создают новую силу в регионе.

– Не силу, — ответил я. — Новый баланс. И в этом балансе для Японии есть место — если вы выберете путь не конфронтации, а уважения.

Он молчал, затем кивнул:

– Восток слышит вас, Николай Александрович.

Вернувшись в Петербург, я застал телеграмму от китайского министра иностранных дел:

«Россия доказала: она снова держава, но уже не прошлого, а будущего. Мы готовы к переговорам в Харбине».

Я положил телеграмму в папку с гравировкой: Проект «Ориенталь».

Восточная карта больше не была тенью на краю империи. Она становилась её ликом.

Харбин. Январь 1921 года.

Переход от Владивостока к Харбину был не просто географическим — он символизировал поворот стратегии. Если Приморье стало военной опорой Востока, то Манчжурия — интеллектуальным и торговым сердцем. В китайском представительстве на территории КВЖД всё ещё висели флаги времён Цин, но лица чиновников уже были другими — молодые, прагматичные, настороженные. Они пришли за ответами.

– Господин Николай, — сказал министр иностранных дел Китая Ли Сяоюй, — зачем вы возвращаете Россию в сердце Азии?

Я выпрямился.

– Не возвращаю, господин Ли. Россия здесь всегда была. Мы лишь выпрямляем путь, который искривила история. Манчжурия может стать мостом — не полем битвы.

На стол легли карты: проекты новой Трансазиатской магистрали, торговых узлов в Харбине, соглашения по совместной добыче ископаемых в Забайкалье и на Алтае. Ли Сяоюй смотрел на них, как на шахматную доску.

– Вы двигаете фигуры уверенно, — заметил он. — Играете в го, как в шахматы.

– Потому что в моей памяти — обе игры, — усмехнулся я. — Как и оба мира: старый и новый.

Вечером, в гостинице «Модерн», я записал в личный дневник:

"Восток поддаётся не силе, а уважению. Мы выстраиваем сеть, не цепь. Россия не колония — Россия опора. Настоящее могущество — в доверии."

Я чувствовал: что бы ни готовил Запад, Восток уже был с нами. Или, по крайней мере, был готов слушать.