Наш разговор продолжался ещё несколько часов, перемежаясь официальными приёмами, тостами и улыбками для фотографий. Но главное было сказано в первые полчаса: мы оба поняли, что война – не неизбежность. Её можно избежать. Поздним вечером, сидя в своём номере в берлинском дворце, я смотрел на карту Европы. Союзы и договоры складывались как фигуры на шахматной доске. Пока что Россия сделала первый шаг к тому, чтобы изменить будущее. Но я знал: Берлин – лишь начало. Впереди были Париж, Лондон, Вена… и множество невидимых битв за сердца и умы.

Я задал себе вопрос: удастся ли мне удержать эту хрупкую сеть мира?

Ответ был прост: я обязан был удержать.

В ночь перед отъездом мы с Владимиром Николаевичем (послом при германском дворе) устроили неофициальную встречу с графом фон Бюловым – бывшим канцлером, остававшимся влиятельным игроком в кулуарах немецкой политики. Без протоколов, без камер, только дипломатия в её чистом виде – со словами, от которых могут дрожать границы.

– Ваш приезд – это сигнал, - начал фон Бюлов, отпивая из тонкого бокала рейнского вина. – Здесь многие спрашивают себя: стал ли царь другим?

Я выдержал паузу. Прямота этих слов была нарочитой, но полезной.

– Не другим. Просто теперь я смотрю дальше.

– Дальше? – он прищурился. – Дальше Франции? Дальше Великобритании?

– Дальше всего двадцатого века, - ответил я, ловко уворачиваясь от прямого ответа. – Я вижу не только фронты и армии, но и то, что будет после них. Мир не выдержит ещё одной большой войны. Если мы, державы, не найдём точек соприкосновения – останемся среди руин.

Он замолчал. И в этой тишине я почувствовал, что эти слова не просто проникли в его разум – они оставили след. Утром, перед отъездом, я получил личную записку от Вильгельма. Лаконичную, но важную:

“Пусть ваши слова найдут отражение в делах. Тогда и в истории мы оба будем названы не разрушителями, а созидателями.”

На обратном пути, глядя в окно царского вагона, я размышлял. Эти переговоры были победой – пусть и дипломатической. Но ни один союз не вечен. Ни одна договорённость не гарантирует верности. Моя задача – построить систему, которая выдержит не только этот мир, но и тот, что грядёт.

Мир – это ещё не победа.

Это – всего лишь передышка перед следующим ходом.

Возвращение в Петербург было встречено сдержанным одобрением. Придворные лица, министры и генералы – каждый по-своему интерпретировал мою поездку. Кто-то видел в ней вызов Антанте, другие – акт отчаяния. Но только я знал истинную суть: начало большой шахматной партии. В Малом совете, собранном в Аничковом дворце, я изложил итоги переговоров. Госсекретарь, старый и осторожный Горемыкин, первым нарушил молчание:

– Ваше Величество, позволю себе спросить… не будет ли эта близость с Германией воспринята Францией как измена?

– Пусть воспринимают, как хотят, - спокойно ответил я. – Пока другие государства играют в старые альянсы, мы должны играть в новую геополитику.

Министр финансов Коковцов хмыкнул.

– Новая геополитика – дорогое удовольствие. Экономика Германии в три раза сильнее нашей.

– Именно поэтому мы не можем позволить себе войну, - я взглянул на каждого из них. – Но можем позволить себе гибкость. С Германией мы говорим языком порядка. С Францией – языком инвестиций. С Англией – языком флота. Нам не союзники нужны, господа. Нам нужен выбор.

Советники переглянулись. Такое мышление было чуждой старой бюрократии. Но уже не казалось безумием.

После заседания я попросил остаться Дмитрия Мережковского – талантливого историка и публициста, которого я ввёл в круг советников под видом «интеллектуального обозревателя». На деле он стал моим полутеневым аналитиком.

– Они всё ещё живут в прошлом, - сказал я, пройдясь по кабинету. – Думают в категориях двадцатилетней давности. Но мир меняется.

– И вы меняетесь, Николай Александрович, - спокойно произнёс он. – Я читаю вас, как книгу, которую ещё никто не писал.

Я усмехнулся.

– Надеюсь, это будет хорошая книга. Без кровавого финала.

Он кивнул, потом достал из портфеля газету.

– “TheTimes”. Уже пишут, что ваш визит в Берлин встревожил Лондон. Похоже, они собираются направить делегацию.

Я посмотрел на дату – три дня назад.

Лондон. Следующий ход.

Но прежде…

Прежде мне следовало завершить один проект, начатый ещё до поездки. Проект, который мог перевернуть военную доктрину России.