И всё же, я знал – у каждой весны есть своя зима. Чем сильнее я сближался с народом, тем сильнее тени прошлого шептали за моей спиной. Но я был готов. Потому что впервые за столетие царь не боялся свой народ – и народ начинал не бояться своего царя.

Мартовское солнце пробивалось сквозь шторы Зимнего дворца, и в этих лучах Петербург казался почти новым городом. Я вышел на балкон и впервые за долгое время увидел внизу не безликую толпу, а людей – простых, живых, наблюдающих не за троном, а за человеком на нём.

– Николай, вы стали другим, – тихо сказал за спиной граф Витте, подойдя ко мне. – Но вопрос в том, изменится ли система вместе с вами.

Я не ответил. Потому что знал: систему не изменить указом, но можно вдохновить её примером.

Во внутренних губерниях начались народные съезды – пусть ещё неформальные, но они обсуждали, чего хотят крестьяне, мещане, офицеры. Их предложения приходили ко мне пачками. Некоторые были дерзкими, даже опасными. Но я распорядился: не задерживать ни одного письма. В селах начали открываться земские школы. Армия пополнилась добровольцами не по принуждению, а по зову сердца. Газеты впервые за десятилетия перестали бояться писать не только о хлебе, но и о свободе. Я сам подписал указ о создании Совета при Императоре, куда вошли и простолюдины, и профессора, и даже один бывший политический ссыльный, реабилитированный за добросовестный труд в Сибири.

Однажды вечером ко мне пришла Александра Фёдоровна. Её глаза были усталыми, но светлыми:

– Николай… Я не узнала бы тебя пять лет назад. Но сегодня… я горжусь тобой. И боюсь за тебя.

– Не бойся. Народ – мой щит. А вера – мой меч.

– Но и меч, и щит ломаются, когда на них падает ненависть.

Я молча обнял её. В тот миг, как никогда, я чувствовал, насколько хрупок этот путь между властью и доверием.

Ночью я вновь открыл карту России на стене своего кабинета. От Балтики до Тихого океана тянулась страна, разная, сложная, живая. И я знал: если я стану первым Императором, кого помянут не за титул, а за сердце – я не зря прожил эту чужую жизнь. Но грозовые тучи уже сгущались на горизонте. Восток смотрел на нас внимательно. А Европа… она начинала шептать о новом переделе мира. И именно поэтому я приказал начать подготовку к следующему шагу.

Весна принесла не только тепло, но и волну новых ожиданий. Газеты писали о «перерождении Империи». Оппозиция – как левая, так и правая – были дезориентирована: их привычные лозунги теряли силу. Когда Император сам говорит о справедливости, когда реформы идут снизу вверх – лозунгам не остаётся почвы.

– Ваше Величество, - доложил министр внутренних дел Маклаков, - число доносов на местных чиновников возросло на 200%. Люди начали говорить, жаловаться – и, что удивительно, требовать справедливого суда, а не расправы.

– Это значит, они начинают верить, - ответил я. – А вера в справедливость опаснее динамита. Для старой гнили, конечно.

Я совершил поездку в Поволжье. По настоянию графа Столыпина, мы сделали её максимально открытой. Я не скрывался за зеркальными каретами. Шёл пешком, общался. И впервые за всю историю Империи Император сидел за одним столом с крестьянами не для показухи, а чтобы услышать их голос.

Старик в выцветшей шинели, бывший солдат Севастополя, сказал:

– Батюшка-царь… мы не думали, что ты человек. А ты – человек. Пусть и с короной.

Это была самая высокая похвала, что я когда-либо слышал.

Вернувшись в столицу, я распорядился созвать тайный совет – не официальный, а тень будущей реформы, куда вошли лучшие умы Империи: экономисты, инженеры, учителя, офицеры, даже литераторы. Я дал им простую задачу:

– Опишите, какой должна быть Россия в 1925 году. Не отчёты, не статистка – а образ. Чтобы мы знали, куда идём.

Народ начал просыпаться не только как масса, но как нация. И я понял: именно сейчас, на волне этой надежды, нужно будет сделать шаг – или Империя поднимется, или скатится в бездну.

Пока народ ещё не научился бояться свободы – надо научить его её использовать.

Я стоял у окна в ту ночь и смотрел на залитый фонарями Невский. Империя начинала дышать иначе. И с этим дыханием приходило новое понимание: мы не возвратились в прошлое – мы переписывали будущее.

Весной 1915 года я отдал приказ о создании новых народных представительств в губерниях — не вместо Думы, а в дополнение к ней. Я назвал их Областными Советами. Их состав формировался не из дворян и чиновников, а из избранных народом учителей, врачей, офицеров, инженеров, купцов. Права у них были ограниченные — консультационные, но голос их становился слышен.

– Это опасно, Ваше Величество, — предупреждал министр юстиции Щегловитов. — Однажды они потребуют власти.

– Пусть потребуют, — ответил я. — Мы должны показать, что власть не боится народа. Только так народ перестанет бояться власть.