Я подписал указ и сказал:

– Хлеб — это не только еда. Это свобода. Дайте народу землю — и он больше не попросит революции.

– Государь, идут телеграммы с Поволжья. Сельские сходы благодарят за манифест. Просят ускорить исполнение. — Николай Маклаков, министр внутренних дел, вошёл в кабинет с кипой бумаг.

– Идут ли жалобы? — спросил я, откладывая ручку.

– Дворянство шлёт письма протеста, но… неожиданно многие просят содействия в создании новых кооперативов. Понимают: лучше быть партнёром, чем врагом.

Я молча кивнул. Даже самые упрямые начинают понимать: империя движется вперёд. И либо ты в этом потоке, либо тебя смоет.

Петр Столыпин когда-то мечтал о «сильных хозяйственниках на своей земле». Я же хотел больше: нации, которая знает, за что живёт и умирает. По моему распоряжению создавались земельные банки, предоставляющие крестьянам доступные ссуды на покупку земли. При каждой волостной управе появлялись земские агрономы и юристы, способные защищать интересы малых людей. А ещё — земельные школы, где юных крестьян учили не только пахать, но и считать, чертить, проектировать.

– Это и есть революция, государь. — сказал Витте, на встрече Совета реформ. — Без крови, но с последствиями куда более глубокими, чем бунт.

Я смотрел на карту России: от Архангельска до Херсона, от Варшавы до Владивостока…

Тысячи сел, где вчерашний мужик становился хозяином.

Тем временем приходили известия с фронта. Первая мировая медленно угасала, силы противников иссякали. Но я понимал: мир — это не только договоры, это хлеб, которым ты кормишь народ. Если Россия выжжет себя войной, но не изменится изнутри — всё будет напрасно.

Скоро я собирался отправиться в Нижний Новгород — на первую в истории Ярмарку народного труда, объединяющую крестьян, ремесленников, инженеров.

– Государь, что сказать в речи? — спросил помощник.

Я ответил:

– Скажу просто: «Мы возвращаем землю тем, кто ею кормит империю. А значит — спасаем саму империю.»

Нижегородская ярмарка встретила нас шумом, паром самоваров и ароматом свежеиспечённого хлеба. Но за внешней показной простотой скрывалось нечто большее: новая Россия рождалась здесь, в земной пыли, среди мозолистых рук и крепких голосов. Я стоял на деревянной трибуне, окружённый представителями всех губерний. Рядом — министр земледелия Кривошеин, за ним — делегаты крестьянских союзов, агрономы, молодые учителя.

Медленно, с паузами, я произнёс:

– Великая наша земля — это не только ширь, но и долг. Долг перед теми, кто вспахивает её, кто сеет, кто верит в завтрашний день. Отныне земля будет принадлежать тем, кто её обрабатывает.

Пауза. Потом раздался шум аплодисментов, крики "Ура!" слились в мощный рёв. Один старик, в домотканом кафтане, снял шапку, перекрестился и произнёс:

– Дожил... Царь-батюшка вернул землю. Не продал, не подарил — вернул.

Я спустился к нему. Мы пожали руки. И в этот миг я понял: империя не управляется только указами и армиями — она живёт в сердцах.

Тем же вечером я получил рапорт:

– В Самарской, Саратовской и Казанской губерниях — рост производительности. Крестьяне объединяются в артели, закупают машины. Даже обрабатывают пустоши, брошенные десятилетиями.

Это был сигнал грядущего возрождения. Мы меняли не просто экономику — мы меняли мышление. И в этих переменах, больше чем в баталиях и манифестах, рождалась новая держава. В Петербурге уже начинали шептаться: «Император — не просто царь, он становится реформатором». Кто-то говорил это с уважением. Кто-то — с тревогой. Но я знал одно: если народ сыт, если земля даёт хлеб и справедливость — он будет стоять за трон до конца.

Вернувшись в Петербург, я пригласил к себе министра финансов и председателя Государственного совета. На повестке — перераспределение бюджетных средств в пользу аграрных реформ.

– Мы не можем больше тратить миллионы на украшения столицы, — сказал я строго, глядя им в глаза. — Если деревня загнивает, сгниёт и весь хрустальный фасад.

Решение далось непросто. Чиновники ворчали, старорежимные боялись бунта помещиков. Но я был непреклонен.

– Земля — это кровь империи. Без земли у нас нет ни солдат, ни фабрик, ни будущего.

Именно тогда была запущена масштабная программа переселения крестьян в неосвоенные земли Сибири и Дальнего Востока. Каждой семье — земля, лошадь, инвентарь и беспроцентный кредит. Началась вторая волна столыпинской реформы — но уже с моей рукой на штурвале истории.

Я отправился в одну из переселенческих деревень близ Тюмени. Люди строили дома, пахали, рубили лес, пели вечером у костров. Местный староста, глядя мне в глаза, сказал:

– Государь, теперь мы не живём — мы строим. Ты дал нам не просто хлеб. Ты дал нам смысл.