Однако с каждым днём нарастало сопротивление. В кулуарах Думы начали циркулировать записки с пометкой «Страх перед Машиной». Газеты, тайно финансируемые старыми кланами, писали об «одержимости Императора механикой» и «предательстве духовных начал».

Я созвал узкий круг советников.

– Нас обвиняют в холодности, — сказал я. — Пусть будет так. Но мы строим страну, где ум, а не страх, определяет судьбу.

Они молчали. Но в их глазах было понимание: мы прошли точку невозврата. Наконец, в июне 1917 года я подписал манифест, ставший неофициальным символом новой эпохи:

«Россия — не музей. Россия — проект. И каждый её сын — архитектор будущего».

И в тот день я понял: мозг Империи больше не спит.

На следующее утро после подписания манифеста в Петербурге началась работа над тем, что позже назовут «Научно-индустриальным планом пяти векторов». План включал в себя пять приоритетных направлений развития:

Электрификация всей Империи - по образцу, но с опережением того, что позднее реализуют в другом веке.Транспортная революция - расширение железнодорожной сети на восток и юг, включая проект скоростной магистрали Петербург–Владивосток.Университетская реформа - преобразование старых учебных заведений в исследовательские центры с международным статусом.Военные технологии нового поколения - бронетехника, радиосвязь, авиация.Социальные лаборатории - опытные районы по внедрению современных методов медицины, управления и связи.

Но не все были в восторге.

Старые силы в Совете министров — особенно консервативный министр внутренних дел Лопухин — заговорили о «чрезмерной технократизации». Их страх был не в машине, а в том, что народ начнёт думать и сравнивать. Образованный крестьянин, грамотный рабочий — это был вызов устоявшемуся порядку.

– Ваше Величество, народ не готов к этому, — сказал Лопухин на закрытом совещании. — Они взбунтуются, когда не смогут понять, что вы строите.

– Ошибаетесь, — ответил я спокойно. — Бунтует не тот, кто мыслит. Бунтует тот, кто лишён будущего.

Тем временем под Москвой началось строительство Технической столицы Империи — города-института, прозванного в рабочих кругах «Мозгоградом». Он должен был объединить учёных, инженеров, рабочих, студентов в единое пространство разума и труда. В центре будущего города — шпиль Академии Прогресса. На его вершине предполагалось установить символ: стеклянный глобус, пронизанный молнией — знак новой эры, в которой Россия не догоняет, а ведёт.

Когда я вглядывался в чертежи и слушал доклады молодых профессоров, во мне жила уверенность: мы не просто перестраивали страну — мы создавали цивилизацию нового типа. И пусть на старом континенте Европа пыталась зализывать раны, Империя шагала вперёд — не из страха, а из воли.

Осенью 1916 года Мозгоград начал оживать. Пока Петербург и Москва оставались политическими и культурными центрами, здесь, в степях Подмосковья, закладывался нервный центр будущего. Туда прибывали паровозами первые тысячи инженеров, студентов и учёных. Многие — с семьями. Привезли с собой не только знания, но и веру, что можно построить нечто большее, чем просто город. Куратором проекта я назначил Петра Карцева, молодого гения-электрика, которого я помнил ещё из первых встреч с Академией. Его ум, бескомпромиссность и редкое чувство ответственности делали его идеальным архитектором новой мысли.

– Ваше Величество, — говорил он, раскладывая передо мной карты будущего города, — здесь будет лаборатория, где создадут первый вычислитель. Там — факультет аэронавтики. А здесь — школа для тех, кто придёт за нами. Нам нужно не просто строить — мы обязаны думать на два поколения вперёд.

Я молча кивнул. Он всё понял.

Однако в столице усиливались слухи. В Государственном совете шептались, что я «передоверяю страну мечтателям», что эти технократы «не понимают русского духа». Один из старых сенаторов, граф Игнатьев, сказал на званом ужине:

– Империя держится на традиции, а не на этих ваших... стеклянных глобусах.

Я ответил, не поднимая глаз от бокала:

– Империя держалась на традиции, пока не проснулась. Теперь она будет держаться на идее.

На фоне строительства Мозгограда мы также запустили серию реформ в области связи и информации. Почтово-телеграфная служба начала переход на радиообмен, создавая сеть радиостанций от Севастополя до Владивостока. Я настоял на учреждении Государственного бюро аналитики — прообраза современного стратегического центра, где экономисты, историки и философы должны были предлагать пути развития, опираясь на данные и прогнозы, а не на интуицию бояр.

На одном из совещаний Карцев выдвинул идею, от которой у всех присутствующих по спине пробежал холодок:

– А что если мы создадим из Мозгограда модель всей Империи? Экспериментальную территорию. Пусть здесь всё — от школ до заводов — работает по новым принципам. Пусть ошибки будут здесь, а не на всей карте. Мы создадим будущее — в миниатюре.

Я посмотрел в его глаза. В них было безумие… и великая надежда.

– Делайте. Это будет сердце новой России.

Мозг Империи бился всё громче. И далеко на Западе, и особенно на Востоке, за этим уже следили. С интересом. С тревогой. А кое-где — с завистью.