– Ваше Величество, это — колоссальный риск, — сказал генерал Куропаткин. — Деньги, которые вы вкладываете в инженеров, могли бы купить десятки батальонов.

– А что будет, когда враг построит машины, способные разнести эти батальоны в прах?

Он замолчал.

Параллельно началась подготовка нового поколения: реформа гимназий — обязательный курс логики, математики, технических черчений, а также политэкономии. Из крестьянских детей формировались группы "Академии будущего" — стипендии, жильё, книги. Империя впервые за свою историю решила инвестировать не в аристократию, а в ум.

В частном письме Льву Толстому-младшему я написал:

"В России есть земля, есть воля, есть кровь... Теперь ей нужен ум. Без него всё остальное — лишь предисловие к распаду."

К концу года в Царском Селе прошла первая закрытая презентация новых разработок: бронетранспортёр "Грифон", радиостанция полевого уровня, опытный дизельный двигатель конструкции Сухомлина и... первые чертежи самолёта с закрытой кабиной.

– Мы назвали его "Небесный Витязь", — скромно произнёс молодой инженер с румяным лицом.

Я улыбнулся. Вот он — Мозг Империи в зародыше.

Но и мозг, и кровь, и хлеб могли быть раздавлены одним ударом — если старая знать и старый порядок восстанут против нового пути. И они уже начали собираться.

– Ваше Величество, — осторожно начал министр внутренних дел Маклаков, — среди старой аристократии нарастает тревога. Они считают, что вы готовите "технократический переворот".

– Это не переворот, а эволюция, — холодно ответил я. — Просто впервые за триста лет мы решаем использовать мозги, а не только родословные.

Маклаков молчал, но я знал: стены Зимнего дворца уже нашёптывают об опасности.

В это же время в тайной обстановке началась работа "Проекта Юность" — программы выявления талантливых подростков из провинции. Школы, что прежде считались скучными приютами для детей чиновников, теперь превращались в лаборатории будущего. Лучшие умы — от столичных академиков до ссыльных учителей в Сибири — получали приказ: искать, учить, передавать. Мы создали не просто новый класс — мы создавали опору Империи не на крови и подданстве, а на мышлении.

Но не все встречали перемены с радостью.

В январе 1917-го мне поступил тайный доклад, составленный охраной:

«В некоторых дворянских кругах ходят слухи о подготовке объединённого обращения к Императору с требованием прекратить реформы в сфере образования и промышленности. Особую активность проявляют граф Игнатьев, князь Голицыны и группа офицеров, близких к Думе...»

Я медленно отложил лист. Всё шло к неизбежному:

– Империя либо двинется вперёд, либо утонет в болоте воспоминаний, — сказал я себе. — А болото, как известно, затягивает.

В середине марта я провёл закрытую встречу с представителями "новой элиты" — инженерами, командирами, профессорами. За длинным дубовым столом не было ни одного герба — только глаза людей, которые верили, что Россия может быть великой не только по территории, но и по разуму.

– Мы стоим перед бурей, — сказал я. — И если нас сметёт, пусть останется хотя бы мысль о том, что мы пытались.

И тогда старый профессор Столпин, седой, как снег в январе, поднялся и ответил:

– Если ваш путь продолжится, Государь, через двадцать лет над Европой будут говорить не о Париже или Берлине, а о Петербурге. Мозг Империи проснулся. Теперь бы только сердце не предало.

Весна 1917 года ознаменовалась не цветением садов, а цветением идей. По моей личной инициативе при Академии наук начал работу Высший совет развития, в состав которого вошли ведущие физики, инженеры, аграрии и экономисты Империи. Их задачей было не просто обсуждение будущего — они проектировали его.

– Мы не можем ждать, пока Европа вновь увязнет в своих догмах, — говорил я на первом заседании. — Россия должна стать державой, диктующей не оружием, а технологиями.

На стене зала висела огромная карта Империи. Красными точками отмечались будущие центры — Уральский металлургический пояс, Сибирский электротехнический округ, Дальний Восток — ворота в Тихоокеанскую эру.

Одновременно в Царском Селе, под покровом тайны, шла разработка персонального вычислительного механизма, вдохновлённого трудами европейских инженеров. Мы назвали его «Вычисляв» — вечный слава вычислению. Это был прообраз будущей автоматизации документооборота Империи. Мал, примитивен, но суть его была революционна. Многие считали это безумием. Но мы знали: кто первым приручит счёт, тот приручит век.