Игнатьев усмехнулся:

– Вы хотите сдержать кровь… словами?

– Я хочу сдержать кровь разведкой и стратегией. Если умные слова вовремя сказаны — пушки молчат.

В Петрограде тем временем тайно формировался новый отдел военной разведки. Его задачей было не только слушать врагов, но и читать союзников. Я подписал указ, в котором отдел получил кодовое название — «Вязь».

Потому что Европа — узел. А мы должны научиться его распутывать, а не разрубать.

Перед сном я снова открыл свою старую записную книжку.

28 июня 1914 года — ещё не наступило.

Но я чувствовал, как дни убывают, как секунды обжигают.

Сербия. Австрия. Германия. Россия. Паутина натянута. А я — в центре.

Но теперь, в этом мире, у меня был шанс.

И я намерен был использовать его до последнего дыхания.

Утром, получив свежий доклад из Санкт-Петербурга, я понял — цепь уже начала звенеть.

В Сараеве замечены агенты с фальшивыми документами, предположительно — выходцы из Черногории. Их цель пока не установлена, но в донесении чётко указывалось: один из них уже встречался с представителями «Чёрной руки».

– Надо связаться с британцами, — сказал я Орлову. — Пусть их посол сделает вид, что просто беспокоится о стабильности региона. Нам важно создать фон тревожности — но не панику.

– Вы хотите, чтобы англичане сделали то, что боимся сделать мы?

Я кивнул.

– Если заиграть с симпатиями, лучше пусть играет тот, кого все уже привыкли бояться.

В тот же день на закрытом совещании министров я впервые произнес вслух мысль о Балканской конференции.

– Мы не можем ждать, пока великие державы столкнутся лбами из-за крохотного Белграда, — сказал я. — Мы должны опередить удар и собрать их за столом. Под предлогом укрепления границ, экономики, торговли. Что угодно. Лишь бы говорили.

Некоторые переглянулись. Кто-то усмехнулся.

– Это невозможно, ваше величество, — осторожно сказал министр иностранных дел. — Никто не захочет садиться за один стол с врагами.

– Значит, нам нужно сделать так, чтобы враги вдруг поняли, что у них есть общие интересы.

Я наклонился к карте.

– Газ. Уголь. Пути железные. Вот что важно в двадцатом веке. И если мы свяжем интересы Франции, Австрии и даже Турции в единую логистическую сеть, то никто не захочет, чтобы она развалилась.

– Вы говорите, как промышленник, не как царь, — пробурчал министр обороны.

– Я говорю как человек, который знает, чем всё закончится, если мы будем думать категориями девятнадцатого века.

Вечером я остался один. За окнами металась северная весна — мокрая, серая, колючая. Но в сердце уже пробивался огонь.

Я взял ручку и на полях старой карты написал:

«Сербия — начальный импульс. Остановить его — остановить обвал Европы».

И ниже, почти как напоминание самому себе:

«Не герой. Не император. Не пророк. А узел. Я — узел».

Пока дипломаты играли в шахматы словами, я развернул тихую, но решающую партию в другом поле — внутри самой Сербии. По моей инициативе через третьи каналы мы наладили контакт с сербским премьером Николой Пашичем. Он был осторожным политиком, лавирующим между национализмом и реальной политикой. Я знал: если убедить его, что Россия не даст слепой поддержки в случае провокации, он начнёт тормозить радикалов.

Ответ пришёл короткий, но многозначительный:

«Понимаем вашу позицию. Нельзя дать врагам повод. Работаем над этим.»

Это был сигнал, что мы не одни. Что в Белграде тоже понимают: 1914-й может стать не взлётом, а обрывом.

В тот же день прибыло тревожное сообщение из Вены. Архиепископ Сараевский получил слух о возможном нападении на эрцгерцога Франца Фердинанда. Оно исходило от местных католических священников, связанных с хорватским подпольем.

– Всё слишком быстро разворачивается, — проговорил я Орлову. — Кто-то торопит историю. Будто знает, что мы мешаем плану.